Найти работу и наладить свою жизнь ты всегда успеешь, а паб закрывается через пять часов. © Black Books | „Du bist verrückt mein Kind, du mußt nach Berlin“ © Franz von Suppé
Собственно, деанонилась моя последняя команда на ЗФБ 
Да, это "Великолепный век", и я страшно люблю эту турецкую Санта-Барбару хДДД
Я чертовски довольная командой - там была очень светлая атмосфера, и народ выдавал по-настоящему годный контент. Что втройне приятней в силу того, что и фандома-то как такового нет.
Я написала 4 фика - 2 драббла и 2 мини, и весьма рада, что, как мне кажется, смогла передать язык, стиль и колорит канона. Вряд ли у меня тут кто-то читает по ВВ, но пусть будет и в дайри, а не только на фикбуке)
Название: Госпожа
Размер: драббл, 620 слов
Пейринг: Шах Султан/Мерджан-ага
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: G
читать дальшеМонастырь в Дидимотике — безлюдное и труднодоступное место среди белых, продуваемых ветрами скал, которые, точно безмолвные стражники, стоят кругом спина к спине, скрывая в середине ряд низеньких зданий и скудный монастырский сад.
Шах Султан ненавидит это место. Сначала, приехав, она просто чувствует себя опустошенной, потом злится, потом пытается обуздать ярость, потом пишет десятки писем Сулейману — и все сжигает. Она уверена, что Михримах сдержит своё обещание и уничтожит Шах, если та осмелится вернуться; Михримах, похожая нравом на Хюррем больше, чем кто-либо на этом свете.
А потом приходит смирение. Незримо и неслышно, будто одна из монахинь, пришедшая поменять постель, пока Шах прогуливается во дворе. Султаншу величают почётной гостьей монастыря, но это лишь дань её титулу и происхождению — в этом Аллахом забытом месте она ведёт такую же жизнь, как монахини — простая еда, молитвы, забытье в тревожном сне. К счастью, ей оставили привилегию ходить в хаммам в одиночку — только там Шах может воскресить в памяти Топкапы: прохладный мрамор дворцового пола, мелодичный смех наложниц, запах спелого винограда…
Письма она получает каждый месяц. Все они от Мерджана-аги, оставшегося в Стамбуле. Скупо, без эмоций, перечислив ей всё, что творится во дворце, Мерджан кратко просит у неё дозволения уехать оттуда, где не стало его госпожи.
Сначала Шах упрямо отказывает. Она твердит себе вечерами, что это лишь потому, что Мерджан должен быть рядом с султаном, обеспечивать его безопасность, но сердцем начинает понимать: письма Мерджана — последнее, что связывает её с прошлым.
Шах стоит перед зеркалом.
"Посмотри на себя!" — твердит она. "Где Шах-и-Хубан, самая гордая султанша Османской династии? Ты гордилась своей решительностью, так сумей сжечь и этот мост".
В тот вечер она пишет Мерджану-аге, что дарует ему свободу.
***
Мерджан уходит из дворца в тот же день, когда получает послание. Он хочет поехать в Дидимотику, но не осмеливается — нити Стамбула крепки, а он, просто вчерашний раб, который не знает, что делать со своей волей.
Он напивается, единственный раз в жизни, и девушки в этом полутёмном, пропитанном винными парами заведении, садятся к нему на колени, тянут руки.
— Пойдём со мной, ага, — говорит одна, черноглазая, и вместо неё он видит перед собой Шах Султан: простоволосую, с резким изгибом алых губ, с кожей гладкой, будто янтарь, окатанный морской волной. Та, перед которой он склонялся, о которой не смел и мечтать, обнажает шею, и он целует её, и ниже, касаясь смуглой ключицы, и она уводит его куда-то в душную ночь, в ворох шелков на огромной постели.
***
Он приезжает в монастырь через пять лет: в богатом кафтане, с десятком охранников и дорогой каретой. Монахини прячутся по кельям, и только Шах остаётся в саду, не веря своим глазам. Мерджан становится на колени, как раньше, и что-то рассказывает о своей жизни: как он накопил состояние на каких-то торговых перевозках из Белграда, как влюбился в этот город, возвышающийся над изгибом двух великих рек, как строил там дом, достойный самой прекрасной султанши на свете.
Шах сжимает руку так, что ногти впиваются в ладонь. Впервые в жизни она боится: вот Мерджан поднимет голову и увидит, что блеск её глаз потух, платье без украшений износилось, а в волосах, чёрных, как крыло ворона, пробежали паутинки седины.
— Там есть огромный сад, в котором виноградные лозы сплетаются в арки, и от этого прохладно даже в самый сильный зной, — говорит Мерджан и поднимает голову. Он видит Шах-султан, как тогда ночью, он чувствует знакомый запах её горьковатых венецианских духов.
— Почему ты стоишь на коленях, Мерджан? — спрашивает она. — Ты больше не раб.
— Это так, — отвечает он. — Но Вы — по-прежнему моя госпожа.
Сухой ветер налетает с гор, бросая в лицо пригоршни песка, Шах прищуривается и вдруг улыбается. Эта улыбка — Стамбулу с его гаремными интригами, дерзкой девчонке Михримах, брату, который ценит рыжую славянку выше династии и особенно — этому потерянному во времени скорбному месту среди белых скал.
Шах Султан протягивает Мерджану руку и гордо вскидывает голову. По пути к карете она не оборачивается.
Название: Легенды
Размер: мини, 1008 слов
Персонажи: Мустафа, Джихангир
Категория: джен
Жанр: драма,
Рейтинг: G
Предупреждения: АУ: Мустафа остаётся жив
Краткое содержание: Легенды живут, потому что в них верят.
Примечание: Написано по заявке: "Уползите, пожалуйста, Мустафу. И пусть ему поможет умный Джихангир"
читать дальшеПервым безмолвных палачей увидел Джихангир. Он читал до поздней ночи, когда во всем Топкапы давно погасили свечи и даже факелы в коридорах, и величественный дворец с лабиринтами покоев окутала темнота. С явным сожалением он закрыл последнюю страницу книги: та была настолько захватывающая, что Джихангир читал ее непозволительно медленно, растягивая удовольствие. Поднявшись, он понял, что после такой истории спать не хочется, а вот прогуляться по саду, вдыхая прохладный воздух с Босфора, — другое дело.
Младший шехзаде знал огромный сад, как свои пять пальцев. С детства из-за болезни находившийся под неусыпным надзором слуг, он научился сбегать от них хоть на пять минут, прятаться в укромных уголках, под густыми кустами, под раскидистыми ветвями низкорастущих деревьев. Он чувствовал себя тогда настоящим путешественником, скрывающимся от злых разбойников.
Разбойники были и сейчас, только теперь они несли не выдуманную — настоящую гибель. Кому — Джихангир догадался сразу. Мустафа не раз говорил, что давно видит в глазах повелителя свою смерть, говорил, что однажды последует за своим наставником, Ибрагимом-пашой, но Джихангир неизменно пытался вернуть ему веру в благосклонность отца. Сейчас эта вера разбилась в один миг, как хрупкое венецианское стекло, которое так часто привозили в дар Сулейману.
Джихангир успел первым: палачам еще нужно было пройти по дворцу как можно осторожней, чтобы не встретить никого. Они выжидали и скрывались, а Джихангир — нет. Позже он вспоминал это, словно страшный сон, один из тех, в которых хочется кричать, а из горла вырываются лишь едва слышные стоны, в которых хочется бежать, а ноги будто скованы кандалами.
Мустафа никогда бы не спасся, скажи ему Джихангир все прямо, Мустафа обнажил бы саблю и принял бой.
— Мне приснился кошмар, — твердил Джихангир. — Брат, прошу, останься до утра со мной.
И Мустафа пошел в его покои. Легко гладил по русым волосам, как много лет назад, шептал обрывки сказок из далекого детства.
— Что тебе приснилось? — спросил он у Джихангира.
— Твоя смерть, — ответил тот.
***
Никто не знал, как сыновья ненавидящих друг друга матерей могли стать друг другу настолько близки. И хотя Мустафа с юности жил в Манисе, каждый раз, приезжая в Стамбул, он находил время для самого младшего брата. Джихангир тянулся к нему, практически боготворя своего сильного, смелого, рассудительного старшего брата; Мустафа же восхищался тем, как Джихангир умен не по годам, как много он читает и знает и как жаждет прочесть и узнать еще больше. Он любил его тихую улыбку и задумчивый взгляд — как у пламенной, взрывной и дерзкой Хюррем мог родиться такой сын, оставалось загадкой.
***
На востоке едва начинало светлеть, когда Джихангир рассказал Мустафе легенду.
— Знаешь, брат, когда я испугался, я понял, что можно сделать, но это нужно успеть совершить до рассвета, и тогда ты всегда будешь в безопасности.
Мустафа рассмеялся и взъерошил младшему волосы.
— И что же надо сделать?
— За городскими воротами, в получасе езды, если смотреть на созвездие Южный крест, есть роща, на опушке которой растет одинокое миртовое дерево. Говорят, если два брата подъедут к дереву до рассвета, сорвут каждый по ветви — с южной стороны и северной — и обменяются этими ветвями, то, куда бы ни развела их судьба, они всегда будут знать, что с братом все в порядке, если листья останутся зелёными. Если же почернеют листья, стало быть, брату грозит опасность, и тогда второй ринется ему на помощь.
— И ты в это веришь? — серьезно спросил Мустафа.
Джихангир кивнул.
— Тогда поехали, брат. До рассвета совсем недолго осталось.
***
Мустафа сжимал сломанную с северной стороны ветвь так сильно, что его пальцы побелели.
— Мне надо вернуться.
— Нет.
— Если бы ты сразу сказал мне правду, Джихангир…
— То ты бы был мертв! — вдруг выкрикнул младший. Он вообще никогда не повышал голоса, и Мустафа даже вздрогнул.
— Ты не понимаешь, — мягко начал он. — Пусть так, но свою смерть я бы встретил храбро, как и подобает сыну султана. А это… это — трусливый побег.
Джихангир посмотрел на оставленный позади Стамбул — где-то над Босфором уже занималась утренняя заря.
— Нет, брат Мустафа, это ты не понимаешь, — голос Джихангира снова звучал тихо, как обычно, но твердо. — И никто из вас не понимает: ни ты, ни Баязид с Селимом, ни даже отец. Трон, власть — и есть смерть. Я думал, судьба ко мне безжалостна. Как же: моих братьев она наделила силой, отвагой, воинской доблестью, а меня — уродливым горбом. Но, благодаря этому, я смотрел на все со стороны, меня ведь никто не принимал всерьез. Путь к трону залит кровью, а сам трон стоит на костях. Разве ты не видишь этого, брат Мустафа?! Хотя бы ты?
Старший покачал головой и опустился прямо на землю, рядом с миртом.
— Мой маленький брат вырос умнее всех нас, а я и не заметил.
— Ты смеешься.
— Нисколько, — Мустафа потянул Джихангира за руку, и тот присел рядом, не выпуская ладонь из горячей ладони брата. — И что же мне теперь остается, Джихангир, ответь?
— Жизнь, — прошептал Джихангир.
Мустафа невесело усмехнулся:
— Какая же это жизнь?
— Свободная, — Джихангир внезапно встал, опираясь на брата, и показал на город в предрассветной дымке. — Вот — это то, что ты оставляешь, а там, — он махнул рукой куда-то вдаль, — весь остальной мир. Ты можешь делать, что хочешь, брат Мустафа! Ты можешь стать пиратом, как великий Барбаросса, и захватывать вражеские корабли. Ты можешь добраться в диковинные земли на краю земли и увидеть животных с тремя головами и птицу Рух. Ты можешь просто найти себе хатун по сердцу и прожить долгую жизнь в мире и любви. Ты можешь пойти в поход на неверных и стать самым великим воином, которого воспоют в веках. Это и есть свобода, брат. Просто живи… пожалуйста.
Мустафа долго молчал, по-прежнему крепко сжимая миртовую ветвь.
— А как же ты? — наконец, спросил он.
Джихангир обернулся к нему и едва заметно улыбнулся.
— А я, дай Аллах, однажды напишу об этом книгу.
***
Уже сев на коня и взяв поводья, Мустафа вдруг поинтересовался.
— Ты же выдумал эту легенду о ветках мирта, правда?
— Выдумал, – кивнул Джихангир. — Но ведь среди всех легенд, которые рассказывают люди, большинство наверняка тоже выдумка. Просто легенды живы, пока в них верят. И я верю в то, что сказал. Так что не потеряй свою ветвь, брат Мустафа.
— Я не потеряю. Никогда. И всегда приду к тебе на помощь, — старший усмехнулся, — даже из заморской страны, где живет птица Рух.
Мустафа пришпорил коня, больше всего на свете надеясь, что ему хватит сил ни разу не обернуться.
Миртовое дерево тихо шумело под теплым утренним ветром.
И своеобразная дилогия по любимой инцестовой ОТПшечке
Название: Безмолвие
Размер: мини, 1099 слов
Пейринг/Персонажи: Мустафа/Мехмед
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: POV, инцест и ПАФОС хДД
Краткое содержание: Мустафа давно не страшится палачей.
Примечание: по упоротому выбору сценариста сериала женой Мустафы является некая дочь Барбароссы, но автор последовал историческому канону, по которому супруга Мустафы — Румейса.
читать дальшеЯ помню слова валиде, которые она сказала мне, когда уберегла от отравленного кафтана.
— Если ты сейчас выступишь на Стамбул, Мустафа, то Хюррем победит, а ты погибнешь. Я не верю, что кафтан прислал повелитель, ты же знаешь — только славянская ведьма может отравить все своим ядом.
Валиде говорила, что я должен остаться в живых во что бы то ни стало. Что я — единственная надежда Османов. Что любой из детей Хюррем принесет гибель империи: Селим — безудержным пьянством, Баязид — неуемным горячим нравом, Джихангир — слабым здоровьем.
— Мехмед был достоин, — ответил тогда я и заметил, как валиде побледнела.
— Его давно нет, — тихо сказала она. — Есть только ты, мой лев.
Она была неправа, моя прекрасная и любящая валиде, увядшая без рая повелителя весенняя роза. Мехмед всегда был рядом со мной.
***
Я помню первое возвращение из Манисы за долгое время — должна была пройти церемония принятия меча Мехмедом. Прошли годы, и я ожидал, конечно, что мои братья и сестра выросли, но глаза отказывались верить в это. Я видел Михримах, гордую султаншу Солнца и Луны, которая будто бы вчера была дерзкой, никого не слушающей девочкой. Я видел Мехмеда — куда делся тот ребенок, с которым мы дрались на деревянных саблях?
Он обнял меня, приветствуя, — и только тогда я понял: он все тот же. Серьезные карие глаза, светлая улыбка, доброе сердце, которому нет дела до вражды наших матерей.
Хюррем делала вид, что весьма рада нашему приезду, и постаралась на славу, принимая нас во дворце полноправной хозяйкой и женой повелителя. Лучшие покои, изысканные блюда... А в ночь после церемонии мне и Мехмеду устроили праздник, приведя с десяток наложниц. Я наблюдал скорее за братом, а не за ними: Мехмед казался рассеянным.
— Что такое, брат? — спросил я. — У тебя сегодня такой важный день, ты должен радоваться.
Он усмехнулся, и мое сердце пропустило удар. Надо было отказаться от вина, наверняка, это было действие терпкого напитка.
— Я куда охотнее скоротал бы вечер за книгами, — признался он. — Достойным правителем можно стать, только обучаясь, а не развлекаясь с наложницами.
Раньше я бы легко потрепал его по волосам и сказал, что мой маленький брат Мехмед слишком серьезен, как обычно, но сейчас мои руки просто вцепились в спасительный кубок крепче, чем следовало.
Он ушел довольно скоро, а я допил вино и, выбрав самую красивую кареглазую рабыню, протянул ей платок.
***
Уже под утро я оделся и просто пошел бродить по дворцу. Топкапы спал: размеренное дыхание наложниц, которые уже долгие годы жили тут; тихие вскрики сквозь сон на всех языках мира — этих, вероятно, привезли недавно; шаркающие шаги евнухов, которые встали выпить воды да проверить, все ли в порядке…
В покоях Мехмеда горели свечи, и я долго стоял перед дверью, словно и не Мустафа я был — старший и смелейший сын Сулеймана. Но рядом были стражники, и перед ними я не мог выказывать ни знака слабости. Я постучал и услышал негромкое: "Войди!"
Мехмед сидел прямо на полу, облокотившись на кровать, и читал.
— Почему ты не спишь? — спросил он, нисколько не удивляясь моему визиту.
— То же самое я могу спросить у тебя, брат.
— Я зачитался, — он протянул мне книгу. — Ты прислал мне ее из Манисы еще месяц назад, но я до сих пор на середине. Итальянский дается мне не так легко, как тебе, Мустафа.
— Не недооценивай себя, — я пролистал знакомые страницы, которых касались когда-то руки Ибрагима-паши, потом мои, а теперь — Мехмеда. — Что именно тебе непонятно?
Я любовался им, откровенно любовался, когда он, повернувшись ко мне, рассказывал об изучении итальянского. Мой взрослый Мехмед, всегда ищущий, любознательный, увлеченный, без тени зла в своем сердце. Что я мог сделать, чтобы он всегда оставался таким?
Выслушав его, я предложил:
— Давай я почитаю тебе, а ты будешь останавливать меня, когда что-то будет непонятно.
Некоторые отрывки "Божественной комедии" я помнил наизусть, поэтому цитировал их, глядя на Мехмеда, и когда заметил, что он чуть шевелит губами, повторяя слова за мной, не выдержал и потянулся к нему. И он меня не остановил.
***
Я помню письма. Доверить их можно было только Ташлыджалы, но и он, конечно, не знал содержания. Я просто был уверен — если Яхья попадет в руки врагов, он уничтожит все свитки, жизнь отдаст за это.
Письма погубили бы меня, Мехмеда, а то и всю империю, но без них мы бы задохнулись в наших дворцах.
Однажды отец позвал меня в Стамбул, а на охоте отдал свое кольцо Мехмеду. Ни для кого не было секретом: это значило, что повелитель считал своим преемником именно его. После ужина, когда все отправились спать в свои шатры, я оседлал коня и поехал далеко вглубь леса, пока не услышал за собой конский топот. Мехмед отправился за мной.
В темноте его глаза казались почти черными, и мне хотелось схватить его за густые волосы, притягивая к себе, поцеловать так, чтобы ему было больно, а потом взять прямо тут, на стылой октябрьской земле.
— Это из-за перстня, да? — спросил он. — Ты же знаешь, что мне он не нужен, я равнодушен к власти, да и ты будешь лучшим правителем после повелителя.
Я рассмеялся, как безумный, так, что Мехмед даже отшатнулся. Я умел сражаться на саблях, попасть стрелой в сердце оленя, управлять кораблем, но был бессилен перед чувствами. Как я мог сказать ему, что просто не в силах делить его еще с кем-то, и неважно: отцом ли, троном, властью? Он был только моим, моим Мехмедом, моим младшим братом, ядом в моей крови.
***
Я помню и день, когда мне пришло известие о его смерти. Но ни слова не вырвется из моих уст об этом, потому что все слова забыты и похоронены в глубине моего сердца — там же, где спят в забвении воспоминания о той ночи в лесу, о бессмертных стихах Данте, о шехзаде Мустафе, еще умевшем тогда шутить и смеяться.
Конечно, слов валиде я не послушал и собрал войско для похода на Стамбул. Давно пора было спросить повелителя, стоя лицом к лицу — что у него на сердце, и почему он не доверяет своему старшему сыну?
В утро, когда мы покидали Амасью, Румейса с ребенком на руках бросилась мне в ноги:
— Умоляю, шехзаде, останьтесь! Если вы не слушаете Махидевран-султан, и мои речи, речи рабыни для вас пустой звук, то послушайте хотя бы плач вашего сына, который останется сиротой, если в столице вас встретит не повелитель, а безмолвные палачи!
Кажется, я не смеялся так с той давней охоты, и Румейса смотрела на меня в ужасе, как тогда Мехмет. Еще немного, и я прочёл бы "безумец" по ее губам, но она лишь поднялась и, прижав к себе ребенка, бесшумно вышла из покоев.
***
Я — Мустафа, старший сын и наследник султана великой империи Османов, который развернул войско против отца, лишенный его милости и доверия. Мустафа, родившийся для славы и рая и ступающий на путь к забвению и аду. Мустафа, которого все пытаются напугать безмолвными палачами, не зная, что без Мехмеда нет никого на земле безмолвнее, чем я и мое мертвое сердце.
Название: Безумие
Размер: драббл, 509 слов
Пейринг: Мустафа/Мехмед
Категория: слэш
Жанр: романтика
Рейтинг: R
Предупреждения: инцест
читать дальшеЗавтра всё будет иначе.
По крайней мере, Мустафа надеется на это — и одновременно боится этого. Он всегда считал, что его разум верховодит чувствами, что он всецело может обуздать их, но наступает вечер, и в его покои стучится Мехмед. Стуки в дверь отзываются стуками в сердце Мустафы, и он, глубоко вдыхая, пытается унять это ежевечернее беспокойство.
Мехмед творит с ним то, что пугает даже его — старшего сына Сулеймана, перед которым с готовностью преклоняют колени грозные янычары. Мехмед не считает это грехом, потому что он уверен, что никакая любовь не может быть грешной, и это в любом случае дар Аллаха. Он приводит в доказательство какие-то суры из Корана... Конечно, так их толкует только он, и в эти моменты Мустафа иногда видит в Мехмеде выражение глаз непокорной Хюррем. Дети славянки все такие разные, но каждый из них своенравен и неистов в своих чувствах.
— Я боюсь вечеров, — говорит Мустафа, когда Мехмед подходит к нему сзади и обнимает за плечи, притягивая к себе. Они видят своё отражение в большом венецианском зеркале. Мехмед рассказывает, что похожее Хюррем подарила Сулейману много лет назад, чтобы он всегда видел в нём лишь её.
— Почему? — спрашивает Мехмед и рывком разворачивает к себе старшего. — От тебя снова пахнет вином, зачем ты пьёшь перед нашими встречами? Без него ты меня не возжелаешь?
Чёртовы тёмные глаза, огромные, с ресницами длиннее, чем у Михримах. Мехмед лишь чуть ниже брата, но этот полу-русский львёнок умеет смотреть снизу вверх так покорно и одновременно с тем бесстыдно, что Мустафа едва ли не срывается на рык, прижимая младшего к себе, жадно целуя его мягкие губы.
Иногда Мустафе кажется, что Мехмед — главное и единственное оружие Хюррем, которое может его уничтожить.
...Мустафа не знает, как готовит себя Мехмед к их ночам, но в этих покоях он готов принять Мустафу сразу, тому не нужно начинать с осторожного проникновения пальцев. Мехмед разводит бёдра и прикрывает глаза, но Мустафа качает головой и переворачивает брата на живот — Мехмед горячий, горячий, как воск, плавящийся в огне свечи, и такой же податливый. Мустафа проводит языком между ягодиц брата, заставляя того застонать в подушку — у дверей стоят далеко не безмолвные стражи, кто знает, кому они на самом деле служат?
Впрочем, он сейчас не думает об этом — Мехмед пахнет апельсиновым маслом, но ещё больше — пахнет своим желанием, и Мустафа пьянеет так, будто выпил далеко не один бокал, и толкается языком сильнее, обводит вокруг отверстия и снова проникает внутрь.
— Пожалуйста, брат, — шепчет Мехмед. — Аллах, что ты творишь?
Мустафа тянет его к себе, обхватывает сзади и зажимает рот — знает, что вскоре ничего не сможет заглушить стонов младшего. Самому же приходится изо всех сил закусывать губу. Мустафа легко входит и двигается сразу быстро, резкими толчками.
— Я творю? — глухо спрашивает он. — Это ты, всегда ты, ты, безумец. Брат...
Пика они достигают одновременно и после, лёжа рядом, Мехмед целует Мустафу во влажный висок.
— Ты сказал, что я безумец?
— Ну а как иначе? — улыбается тот. — Впрочем, я тоже.
— Вот и хорошо, — Мехмед откидывается на подушку и тянется за прохладным щербетом. — Валиде всегда говорила, что настоящая любовь — наполовину безумие.
Мустафа закрывает глаза, чувствуя тепло брата рядом. Впервые в жизни он согласен с рыжеволосой ведьмой.
Да, это "Великолепный век", и я страшно люблю эту турецкую Санта-Барбару хДДД
Я чертовски довольная командой - там была очень светлая атмосфера, и народ выдавал по-настоящему годный контент. Что втройне приятней в силу того, что и фандома-то как такового нет.
Я написала 4 фика - 2 драббла и 2 мини, и весьма рада, что, как мне кажется, смогла передать язык, стиль и колорит канона. Вряд ли у меня тут кто-то читает по ВВ, но пусть будет и в дайри, а не только на фикбуке)
Название: Госпожа
Размер: драббл, 620 слов
Пейринг: Шах Султан/Мерджан-ага
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: G
читать дальшеМонастырь в Дидимотике — безлюдное и труднодоступное место среди белых, продуваемых ветрами скал, которые, точно безмолвные стражники, стоят кругом спина к спине, скрывая в середине ряд низеньких зданий и скудный монастырский сад.
Шах Султан ненавидит это место. Сначала, приехав, она просто чувствует себя опустошенной, потом злится, потом пытается обуздать ярость, потом пишет десятки писем Сулейману — и все сжигает. Она уверена, что Михримах сдержит своё обещание и уничтожит Шах, если та осмелится вернуться; Михримах, похожая нравом на Хюррем больше, чем кто-либо на этом свете.
А потом приходит смирение. Незримо и неслышно, будто одна из монахинь, пришедшая поменять постель, пока Шах прогуливается во дворе. Султаншу величают почётной гостьей монастыря, но это лишь дань её титулу и происхождению — в этом Аллахом забытом месте она ведёт такую же жизнь, как монахини — простая еда, молитвы, забытье в тревожном сне. К счастью, ей оставили привилегию ходить в хаммам в одиночку — только там Шах может воскресить в памяти Топкапы: прохладный мрамор дворцового пола, мелодичный смех наложниц, запах спелого винограда…
Письма она получает каждый месяц. Все они от Мерджана-аги, оставшегося в Стамбуле. Скупо, без эмоций, перечислив ей всё, что творится во дворце, Мерджан кратко просит у неё дозволения уехать оттуда, где не стало его госпожи.
Сначала Шах упрямо отказывает. Она твердит себе вечерами, что это лишь потому, что Мерджан должен быть рядом с султаном, обеспечивать его безопасность, но сердцем начинает понимать: письма Мерджана — последнее, что связывает её с прошлым.
Шах стоит перед зеркалом.
"Посмотри на себя!" — твердит она. "Где Шах-и-Хубан, самая гордая султанша Османской династии? Ты гордилась своей решительностью, так сумей сжечь и этот мост".
В тот вечер она пишет Мерджану-аге, что дарует ему свободу.
***
Мерджан уходит из дворца в тот же день, когда получает послание. Он хочет поехать в Дидимотику, но не осмеливается — нити Стамбула крепки, а он, просто вчерашний раб, который не знает, что делать со своей волей.
Он напивается, единственный раз в жизни, и девушки в этом полутёмном, пропитанном винными парами заведении, садятся к нему на колени, тянут руки.
— Пойдём со мной, ага, — говорит одна, черноглазая, и вместо неё он видит перед собой Шах Султан: простоволосую, с резким изгибом алых губ, с кожей гладкой, будто янтарь, окатанный морской волной. Та, перед которой он склонялся, о которой не смел и мечтать, обнажает шею, и он целует её, и ниже, касаясь смуглой ключицы, и она уводит его куда-то в душную ночь, в ворох шелков на огромной постели.
***
Он приезжает в монастырь через пять лет: в богатом кафтане, с десятком охранников и дорогой каретой. Монахини прячутся по кельям, и только Шах остаётся в саду, не веря своим глазам. Мерджан становится на колени, как раньше, и что-то рассказывает о своей жизни: как он накопил состояние на каких-то торговых перевозках из Белграда, как влюбился в этот город, возвышающийся над изгибом двух великих рек, как строил там дом, достойный самой прекрасной султанши на свете.
Шах сжимает руку так, что ногти впиваются в ладонь. Впервые в жизни она боится: вот Мерджан поднимет голову и увидит, что блеск её глаз потух, платье без украшений износилось, а в волосах, чёрных, как крыло ворона, пробежали паутинки седины.
— Там есть огромный сад, в котором виноградные лозы сплетаются в арки, и от этого прохладно даже в самый сильный зной, — говорит Мерджан и поднимает голову. Он видит Шах-султан, как тогда ночью, он чувствует знакомый запах её горьковатых венецианских духов.
— Почему ты стоишь на коленях, Мерджан? — спрашивает она. — Ты больше не раб.
— Это так, — отвечает он. — Но Вы — по-прежнему моя госпожа.
Сухой ветер налетает с гор, бросая в лицо пригоршни песка, Шах прищуривается и вдруг улыбается. Эта улыбка — Стамбулу с его гаремными интригами, дерзкой девчонке Михримах, брату, который ценит рыжую славянку выше династии и особенно — этому потерянному во времени скорбному месту среди белых скал.
Шах Султан протягивает Мерджану руку и гордо вскидывает голову. По пути к карете она не оборачивается.
Название: Легенды
Размер: мини, 1008 слов
Персонажи: Мустафа, Джихангир
Категория: джен
Жанр: драма,
Рейтинг: G
Предупреждения: АУ: Мустафа остаётся жив
Краткое содержание: Легенды живут, потому что в них верят.
Примечание: Написано по заявке: "Уползите, пожалуйста, Мустафу. И пусть ему поможет умный Джихангир"
читать дальшеПервым безмолвных палачей увидел Джихангир. Он читал до поздней ночи, когда во всем Топкапы давно погасили свечи и даже факелы в коридорах, и величественный дворец с лабиринтами покоев окутала темнота. С явным сожалением он закрыл последнюю страницу книги: та была настолько захватывающая, что Джихангир читал ее непозволительно медленно, растягивая удовольствие. Поднявшись, он понял, что после такой истории спать не хочется, а вот прогуляться по саду, вдыхая прохладный воздух с Босфора, — другое дело.
Младший шехзаде знал огромный сад, как свои пять пальцев. С детства из-за болезни находившийся под неусыпным надзором слуг, он научился сбегать от них хоть на пять минут, прятаться в укромных уголках, под густыми кустами, под раскидистыми ветвями низкорастущих деревьев. Он чувствовал себя тогда настоящим путешественником, скрывающимся от злых разбойников.
Разбойники были и сейчас, только теперь они несли не выдуманную — настоящую гибель. Кому — Джихангир догадался сразу. Мустафа не раз говорил, что давно видит в глазах повелителя свою смерть, говорил, что однажды последует за своим наставником, Ибрагимом-пашой, но Джихангир неизменно пытался вернуть ему веру в благосклонность отца. Сейчас эта вера разбилась в один миг, как хрупкое венецианское стекло, которое так часто привозили в дар Сулейману.
Джихангир успел первым: палачам еще нужно было пройти по дворцу как можно осторожней, чтобы не встретить никого. Они выжидали и скрывались, а Джихангир — нет. Позже он вспоминал это, словно страшный сон, один из тех, в которых хочется кричать, а из горла вырываются лишь едва слышные стоны, в которых хочется бежать, а ноги будто скованы кандалами.
Мустафа никогда бы не спасся, скажи ему Джихангир все прямо, Мустафа обнажил бы саблю и принял бой.
— Мне приснился кошмар, — твердил Джихангир. — Брат, прошу, останься до утра со мной.
И Мустафа пошел в его покои. Легко гладил по русым волосам, как много лет назад, шептал обрывки сказок из далекого детства.
— Что тебе приснилось? — спросил он у Джихангира.
— Твоя смерть, — ответил тот.
***
Никто не знал, как сыновья ненавидящих друг друга матерей могли стать друг другу настолько близки. И хотя Мустафа с юности жил в Манисе, каждый раз, приезжая в Стамбул, он находил время для самого младшего брата. Джихангир тянулся к нему, практически боготворя своего сильного, смелого, рассудительного старшего брата; Мустафа же восхищался тем, как Джихангир умен не по годам, как много он читает и знает и как жаждет прочесть и узнать еще больше. Он любил его тихую улыбку и задумчивый взгляд — как у пламенной, взрывной и дерзкой Хюррем мог родиться такой сын, оставалось загадкой.
***
На востоке едва начинало светлеть, когда Джихангир рассказал Мустафе легенду.
— Знаешь, брат, когда я испугался, я понял, что можно сделать, но это нужно успеть совершить до рассвета, и тогда ты всегда будешь в безопасности.
Мустафа рассмеялся и взъерошил младшему волосы.
— И что же надо сделать?
— За городскими воротами, в получасе езды, если смотреть на созвездие Южный крест, есть роща, на опушке которой растет одинокое миртовое дерево. Говорят, если два брата подъедут к дереву до рассвета, сорвут каждый по ветви — с южной стороны и северной — и обменяются этими ветвями, то, куда бы ни развела их судьба, они всегда будут знать, что с братом все в порядке, если листья останутся зелёными. Если же почернеют листья, стало быть, брату грозит опасность, и тогда второй ринется ему на помощь.
— И ты в это веришь? — серьезно спросил Мустафа.
Джихангир кивнул.
— Тогда поехали, брат. До рассвета совсем недолго осталось.
***
Мустафа сжимал сломанную с северной стороны ветвь так сильно, что его пальцы побелели.
— Мне надо вернуться.
— Нет.
— Если бы ты сразу сказал мне правду, Джихангир…
— То ты бы был мертв! — вдруг выкрикнул младший. Он вообще никогда не повышал голоса, и Мустафа даже вздрогнул.
— Ты не понимаешь, — мягко начал он. — Пусть так, но свою смерть я бы встретил храбро, как и подобает сыну султана. А это… это — трусливый побег.
Джихангир посмотрел на оставленный позади Стамбул — где-то над Босфором уже занималась утренняя заря.
— Нет, брат Мустафа, это ты не понимаешь, — голос Джихангира снова звучал тихо, как обычно, но твердо. — И никто из вас не понимает: ни ты, ни Баязид с Селимом, ни даже отец. Трон, власть — и есть смерть. Я думал, судьба ко мне безжалостна. Как же: моих братьев она наделила силой, отвагой, воинской доблестью, а меня — уродливым горбом. Но, благодаря этому, я смотрел на все со стороны, меня ведь никто не принимал всерьез. Путь к трону залит кровью, а сам трон стоит на костях. Разве ты не видишь этого, брат Мустафа?! Хотя бы ты?
Старший покачал головой и опустился прямо на землю, рядом с миртом.
— Мой маленький брат вырос умнее всех нас, а я и не заметил.
— Ты смеешься.
— Нисколько, — Мустафа потянул Джихангира за руку, и тот присел рядом, не выпуская ладонь из горячей ладони брата. — И что же мне теперь остается, Джихангир, ответь?
— Жизнь, — прошептал Джихангир.
Мустафа невесело усмехнулся:
— Какая же это жизнь?
— Свободная, — Джихангир внезапно встал, опираясь на брата, и показал на город в предрассветной дымке. — Вот — это то, что ты оставляешь, а там, — он махнул рукой куда-то вдаль, — весь остальной мир. Ты можешь делать, что хочешь, брат Мустафа! Ты можешь стать пиратом, как великий Барбаросса, и захватывать вражеские корабли. Ты можешь добраться в диковинные земли на краю земли и увидеть животных с тремя головами и птицу Рух. Ты можешь просто найти себе хатун по сердцу и прожить долгую жизнь в мире и любви. Ты можешь пойти в поход на неверных и стать самым великим воином, которого воспоют в веках. Это и есть свобода, брат. Просто живи… пожалуйста.
Мустафа долго молчал, по-прежнему крепко сжимая миртовую ветвь.
— А как же ты? — наконец, спросил он.
Джихангир обернулся к нему и едва заметно улыбнулся.
— А я, дай Аллах, однажды напишу об этом книгу.
***
Уже сев на коня и взяв поводья, Мустафа вдруг поинтересовался.
— Ты же выдумал эту легенду о ветках мирта, правда?
— Выдумал, – кивнул Джихангир. — Но ведь среди всех легенд, которые рассказывают люди, большинство наверняка тоже выдумка. Просто легенды живы, пока в них верят. И я верю в то, что сказал. Так что не потеряй свою ветвь, брат Мустафа.
— Я не потеряю. Никогда. И всегда приду к тебе на помощь, — старший усмехнулся, — даже из заморской страны, где живет птица Рух.
Мустафа пришпорил коня, больше всего на свете надеясь, что ему хватит сил ни разу не обернуться.
Миртовое дерево тихо шумело под теплым утренним ветром.
И своеобразная дилогия по любимой инцестовой ОТПшечке
Название: Безмолвие
Размер: мини, 1099 слов
Пейринг/Персонажи: Мустафа/Мехмед
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: POV, инцест и ПАФОС хДД
Краткое содержание: Мустафа давно не страшится палачей.
Примечание: по упоротому выбору сценариста сериала женой Мустафы является некая дочь Барбароссы, но автор последовал историческому канону, по которому супруга Мустафы — Румейса.
читать дальшеЯ помню слова валиде, которые она сказала мне, когда уберегла от отравленного кафтана.
— Если ты сейчас выступишь на Стамбул, Мустафа, то Хюррем победит, а ты погибнешь. Я не верю, что кафтан прислал повелитель, ты же знаешь — только славянская ведьма может отравить все своим ядом.
Валиде говорила, что я должен остаться в живых во что бы то ни стало. Что я — единственная надежда Османов. Что любой из детей Хюррем принесет гибель империи: Селим — безудержным пьянством, Баязид — неуемным горячим нравом, Джихангир — слабым здоровьем.
— Мехмед был достоин, — ответил тогда я и заметил, как валиде побледнела.
— Его давно нет, — тихо сказала она. — Есть только ты, мой лев.
Она была неправа, моя прекрасная и любящая валиде, увядшая без рая повелителя весенняя роза. Мехмед всегда был рядом со мной.
***
Я помню первое возвращение из Манисы за долгое время — должна была пройти церемония принятия меча Мехмедом. Прошли годы, и я ожидал, конечно, что мои братья и сестра выросли, но глаза отказывались верить в это. Я видел Михримах, гордую султаншу Солнца и Луны, которая будто бы вчера была дерзкой, никого не слушающей девочкой. Я видел Мехмеда — куда делся тот ребенок, с которым мы дрались на деревянных саблях?
Он обнял меня, приветствуя, — и только тогда я понял: он все тот же. Серьезные карие глаза, светлая улыбка, доброе сердце, которому нет дела до вражды наших матерей.
Хюррем делала вид, что весьма рада нашему приезду, и постаралась на славу, принимая нас во дворце полноправной хозяйкой и женой повелителя. Лучшие покои, изысканные блюда... А в ночь после церемонии мне и Мехмеду устроили праздник, приведя с десяток наложниц. Я наблюдал скорее за братом, а не за ними: Мехмед казался рассеянным.
— Что такое, брат? — спросил я. — У тебя сегодня такой важный день, ты должен радоваться.
Он усмехнулся, и мое сердце пропустило удар. Надо было отказаться от вина, наверняка, это было действие терпкого напитка.
— Я куда охотнее скоротал бы вечер за книгами, — признался он. — Достойным правителем можно стать, только обучаясь, а не развлекаясь с наложницами.
Раньше я бы легко потрепал его по волосам и сказал, что мой маленький брат Мехмед слишком серьезен, как обычно, но сейчас мои руки просто вцепились в спасительный кубок крепче, чем следовало.
Он ушел довольно скоро, а я допил вино и, выбрав самую красивую кареглазую рабыню, протянул ей платок.
***
Уже под утро я оделся и просто пошел бродить по дворцу. Топкапы спал: размеренное дыхание наложниц, которые уже долгие годы жили тут; тихие вскрики сквозь сон на всех языках мира — этих, вероятно, привезли недавно; шаркающие шаги евнухов, которые встали выпить воды да проверить, все ли в порядке…
В покоях Мехмеда горели свечи, и я долго стоял перед дверью, словно и не Мустафа я был — старший и смелейший сын Сулеймана. Но рядом были стражники, и перед ними я не мог выказывать ни знака слабости. Я постучал и услышал негромкое: "Войди!"
Мехмед сидел прямо на полу, облокотившись на кровать, и читал.
— Почему ты не спишь? — спросил он, нисколько не удивляясь моему визиту.
— То же самое я могу спросить у тебя, брат.
— Я зачитался, — он протянул мне книгу. — Ты прислал мне ее из Манисы еще месяц назад, но я до сих пор на середине. Итальянский дается мне не так легко, как тебе, Мустафа.
— Не недооценивай себя, — я пролистал знакомые страницы, которых касались когда-то руки Ибрагима-паши, потом мои, а теперь — Мехмеда. — Что именно тебе непонятно?
Я любовался им, откровенно любовался, когда он, повернувшись ко мне, рассказывал об изучении итальянского. Мой взрослый Мехмед, всегда ищущий, любознательный, увлеченный, без тени зла в своем сердце. Что я мог сделать, чтобы он всегда оставался таким?
Выслушав его, я предложил:
— Давай я почитаю тебе, а ты будешь останавливать меня, когда что-то будет непонятно.
Некоторые отрывки "Божественной комедии" я помнил наизусть, поэтому цитировал их, глядя на Мехмеда, и когда заметил, что он чуть шевелит губами, повторяя слова за мной, не выдержал и потянулся к нему. И он меня не остановил.
***
Я помню письма. Доверить их можно было только Ташлыджалы, но и он, конечно, не знал содержания. Я просто был уверен — если Яхья попадет в руки врагов, он уничтожит все свитки, жизнь отдаст за это.
Письма погубили бы меня, Мехмеда, а то и всю империю, но без них мы бы задохнулись в наших дворцах.
Однажды отец позвал меня в Стамбул, а на охоте отдал свое кольцо Мехмеду. Ни для кого не было секретом: это значило, что повелитель считал своим преемником именно его. После ужина, когда все отправились спать в свои шатры, я оседлал коня и поехал далеко вглубь леса, пока не услышал за собой конский топот. Мехмед отправился за мной.
В темноте его глаза казались почти черными, и мне хотелось схватить его за густые волосы, притягивая к себе, поцеловать так, чтобы ему было больно, а потом взять прямо тут, на стылой октябрьской земле.
— Это из-за перстня, да? — спросил он. — Ты же знаешь, что мне он не нужен, я равнодушен к власти, да и ты будешь лучшим правителем после повелителя.
Я рассмеялся, как безумный, так, что Мехмед даже отшатнулся. Я умел сражаться на саблях, попасть стрелой в сердце оленя, управлять кораблем, но был бессилен перед чувствами. Как я мог сказать ему, что просто не в силах делить его еще с кем-то, и неважно: отцом ли, троном, властью? Он был только моим, моим Мехмедом, моим младшим братом, ядом в моей крови.
***
Я помню и день, когда мне пришло известие о его смерти. Но ни слова не вырвется из моих уст об этом, потому что все слова забыты и похоронены в глубине моего сердца — там же, где спят в забвении воспоминания о той ночи в лесу, о бессмертных стихах Данте, о шехзаде Мустафе, еще умевшем тогда шутить и смеяться.
Конечно, слов валиде я не послушал и собрал войско для похода на Стамбул. Давно пора было спросить повелителя, стоя лицом к лицу — что у него на сердце, и почему он не доверяет своему старшему сыну?
В утро, когда мы покидали Амасью, Румейса с ребенком на руках бросилась мне в ноги:
— Умоляю, шехзаде, останьтесь! Если вы не слушаете Махидевран-султан, и мои речи, речи рабыни для вас пустой звук, то послушайте хотя бы плач вашего сына, который останется сиротой, если в столице вас встретит не повелитель, а безмолвные палачи!
Кажется, я не смеялся так с той давней охоты, и Румейса смотрела на меня в ужасе, как тогда Мехмет. Еще немного, и я прочёл бы "безумец" по ее губам, но она лишь поднялась и, прижав к себе ребенка, бесшумно вышла из покоев.
***
Я — Мустафа, старший сын и наследник султана великой империи Османов, который развернул войско против отца, лишенный его милости и доверия. Мустафа, родившийся для славы и рая и ступающий на путь к забвению и аду. Мустафа, которого все пытаются напугать безмолвными палачами, не зная, что без Мехмеда нет никого на земле безмолвнее, чем я и мое мертвое сердце.
Название: Безумие
Размер: драббл, 509 слов
Пейринг: Мустафа/Мехмед
Категория: слэш
Жанр: романтика
Рейтинг: R
Предупреждения: инцест
читать дальшеЗавтра всё будет иначе.
По крайней мере, Мустафа надеется на это — и одновременно боится этого. Он всегда считал, что его разум верховодит чувствами, что он всецело может обуздать их, но наступает вечер, и в его покои стучится Мехмед. Стуки в дверь отзываются стуками в сердце Мустафы, и он, глубоко вдыхая, пытается унять это ежевечернее беспокойство.
Мехмед творит с ним то, что пугает даже его — старшего сына Сулеймана, перед которым с готовностью преклоняют колени грозные янычары. Мехмед не считает это грехом, потому что он уверен, что никакая любовь не может быть грешной, и это в любом случае дар Аллаха. Он приводит в доказательство какие-то суры из Корана... Конечно, так их толкует только он, и в эти моменты Мустафа иногда видит в Мехмеде выражение глаз непокорной Хюррем. Дети славянки все такие разные, но каждый из них своенравен и неистов в своих чувствах.
— Я боюсь вечеров, — говорит Мустафа, когда Мехмед подходит к нему сзади и обнимает за плечи, притягивая к себе. Они видят своё отражение в большом венецианском зеркале. Мехмед рассказывает, что похожее Хюррем подарила Сулейману много лет назад, чтобы он всегда видел в нём лишь её.
— Почему? — спрашивает Мехмед и рывком разворачивает к себе старшего. — От тебя снова пахнет вином, зачем ты пьёшь перед нашими встречами? Без него ты меня не возжелаешь?
Чёртовы тёмные глаза, огромные, с ресницами длиннее, чем у Михримах. Мехмед лишь чуть ниже брата, но этот полу-русский львёнок умеет смотреть снизу вверх так покорно и одновременно с тем бесстыдно, что Мустафа едва ли не срывается на рык, прижимая младшего к себе, жадно целуя его мягкие губы.
Иногда Мустафе кажется, что Мехмед — главное и единственное оружие Хюррем, которое может его уничтожить.
...Мустафа не знает, как готовит себя Мехмед к их ночам, но в этих покоях он готов принять Мустафу сразу, тому не нужно начинать с осторожного проникновения пальцев. Мехмед разводит бёдра и прикрывает глаза, но Мустафа качает головой и переворачивает брата на живот — Мехмед горячий, горячий, как воск, плавящийся в огне свечи, и такой же податливый. Мустафа проводит языком между ягодиц брата, заставляя того застонать в подушку — у дверей стоят далеко не безмолвные стражи, кто знает, кому они на самом деле служат?
Впрочем, он сейчас не думает об этом — Мехмед пахнет апельсиновым маслом, но ещё больше — пахнет своим желанием, и Мустафа пьянеет так, будто выпил далеко не один бокал, и толкается языком сильнее, обводит вокруг отверстия и снова проникает внутрь.
— Пожалуйста, брат, — шепчет Мехмед. — Аллах, что ты творишь?
Мустафа тянет его к себе, обхватывает сзади и зажимает рот — знает, что вскоре ничего не сможет заглушить стонов младшего. Самому же приходится изо всех сил закусывать губу. Мустафа легко входит и двигается сразу быстро, резкими толчками.
— Я творю? — глухо спрашивает он. — Это ты, всегда ты, ты, безумец. Брат...
Пика они достигают одновременно и после, лёжа рядом, Мехмед целует Мустафу во влажный висок.
— Ты сказал, что я безумец?
— Ну а как иначе? — улыбается тот. — Впрочем, я тоже.
— Вот и хорошо, — Мехмед откидывается на подушку и тянется за прохладным щербетом. — Валиде всегда говорила, что настоящая любовь — наполовину безумие.
Мустафа закрывает глаза, чувствуя тепло брата рядом. Впервые в жизни он согласен с рыжеволосой ведьмой.
@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское, все побежали, и я побежал
-
-
02.04.2014 в 21:36-
-
02.04.2014 в 21:40Но у тебя тексты настолько здоровские, что с первого слова все равно о ком читаешь)
Третий просто невероятный. спасибо за него.
Ну и последний, ага
-
-
02.04.2014 в 22:05Я на этой ЗФБ потеряла фандомную девственность, то бишь впервые писала рейтинг, поэтому надо уже начинать его писать по Престолам
Lalayt, Ибрагим - та ещё сволочина, но умнейшая же сволочина))
Спасибо, дорогая
-
-
02.04.2014 в 22:06тебе спасибо за красоту.
-
-
02.04.2014 в 22:28-
-
02.04.2014 в 22:29-
-
03.04.2014 в 00:14Рейтинга катастрофически не хватает, тогосамого
-
-
03.04.2014 в 00:27дык я ап чём))))
-
-
03.04.2014 в 09:38Доползу и скажу все накопившиеся слова в командном деаноне, как только немного отпустит реал, но к вам не могла не прибежать быстро и сразу.
Я сохранила "Безмолвие" и буду его перечитывать в минуты, когда пронзительно захочется красоты. Для меня это был один из лучших текстов на ЗФБ, я полюбила его безумно, целиком - ваш слог, ваши образы, штрихами созданный трехмерный мир, а главное - братьев: преданных, друг друга понимающих без слов, вне зависимости от того, что легло или ляжет между ними. Такие тексты не забываются.
Спасибо вам
А "Легенды" прочитаю, я почему-то прошла мимо них - но теперь радуюсь, что у вас есть еще что-то про Мустафу!
-
-
03.04.2014 в 10:39-
-
03.04.2014 в 17:54Братья - это лютый кинк, и это точно навсегда.
Candy_Queen,
-
-
04.04.2014 в 15:35А можно ссыль на сообщество, хотелось бы еще что нибудь почитать))
-
-
04.04.2014 в 16:45-
-
06.04.2014 в 13:16-
-
06.04.2014 в 15:07-
-
06.04.2014 в 16:17