*крик души*
Кто, кто Эжен Растиньяк по соционике?!!111!

@темы: лженаука соционика, в режиме твиттера, вопросец

---

Давно хотела показать своё логово)
Это не очешуительная съёмная квартира моей мечты, но она чертовски уютная, и я её обожаю. Как я уже говорила, это - мой личный Дом, в котором.

Общая панорама хД

Рабочий стол - главное место в комнате)

А это столик, накрытый немецким флагом)

Этажерка с книгами и часть стены. Ш МЕДАЛЬЮ!

Обычный набор в кладовке у двух девушек - пылесос, веник, меч, бита

@темы: фотге, понаехавшая, дыбр

---

А ця трійця Дмитро та Степан - два брати-упиря, які домагаються уваги примхливої дівчини Олени. Вони живуть в селищі міського типу Таємничи водоспади. А Олена така прохана, що ніяк не може обрати поміж них. Тому брати чубляться і по ходу достається всім іншим мешканцям смт Таємничих водоспадів.(с) Козацький цитатник

@темы: бугагашенька, кляті вомпэры

---

Нет, мне не стыдно
Но должна же я написать свою слэшную отпешечку

@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское, все побежали, и я побежал

---

31.10.2013 в 09:33

Пишет  Im SherLOCKED:

Кладбищенское приведение засняли на видео
(документальные кадры не для слабонервных *)

Всех с Хэллоуином ╹◡╹

---

Запоздалый, но обещанный пост об итогах ФБ

Начиная читать этот пост, я бы хотела, чтобы вы чётко уяснили для себя два моих личных постулата, относящихся к ФБ, потому что практически всё нижесказанное будет опираться на них.
1) ФБ - это игра
2) ФБ - это добровольное мероприятие

Для меня до сих пор неясно, почему эти, казалось бы, две непреложных истины для кого-то стали настоящим камнем преткновения и основой всех непоняток.
Я шла на ФБ, записавшись в 5 команд, в итоге писала контент для двух, увы. Не потому, что на другие "не стояло" - из-за элементарной нехватки времени. Ну и, конечно, когда ты весь день на работе ваяешь тексты для прессы, вечером тяжеловато ваять тексты для битвы.
Но вот это - нехватка времени - обусловило именно то, что мне пришлось чем-то пожертвовать на битве ради реала, а не реалом ради битвы.
Посему меня искренне удивляют те люди, которые жаждут и требуют обязательного поглаживания/вытирания соплей/преклонения/тонны благодарностей/ потому, что он ночь недоспал/жену недотрахал/кота недокормил/еду недоел - и всё ВО ИМЯ. Простите, мы не на войне, тут не подвиги ежедневные, тут того... фички пишут, Окделла Алвой трахают, хуи из риса делают. Тебе правда это важнее?

Безусловно, это не отменяет того, что фидбека ты жаждешь отчаянно, потому что даже в рисовый хуй ты кагбе вложил время, силы, фантазию хДД
Поэтому мне самой не раз хотелось возопить на саммите - блеать, мы для кого стараемся, нешто так сложно даже не проголосовать, Мерлин с вами, так хоть смайлик в комментах тыцнуть!

Но пассивность и прокрастинация, очевидно, вечная беда фандома Хеталии. Я уже давно тщусь понять причину этого, нахожу то десятки, а то ни одной вразумительной и бросаю это гиблое дело.
Если у вас есть свои догадки, я с удовольствием выслушаю в комментах.

По атмосфере в командах. В целом, конечно, в ПЛиО было дисциплинированней, чётче, организованней и в то же время не без юмора и трэша - чего только стОит тэг "Гроб на колёсиках". Но причину конкретно этого я усматриваю в том, что сама команда несколько... взрослее, что ли. Более зрелая, более "зубастая". Да там и канон располагает.

В Хеталии не было упоротости (к счастью, ибо я жутко не люблю как это словечко, так и само явление). Там было комфортно. Мне, по крайней мере. И за это моя искренняя благодарность сокомандникам и отдельно - кэпу и заму. Кэп, ну ты помнишь "просто потому, что я - целиком и полностью человек Дамблдора" (с)
Меня вынесло одно - то, что некоторое сугубо командное выносилось туда и тому, куда не должно было выноситься.

По работам. Откровенно провальных работ я не написала, чем весьма горжусь. Те, что наиболее весомы и значимы для меня: "Однажды в Кройцберге" (потому что мне удалось воплотить то, что я так долго "ловила" у себя в голове - атмосферу самых развязных районов ГДР перед развалом стены, эдакий "Берлинский блюз" в хеталийских декорациях), "Бетховенский фриз" (потому что я очень старалась тут выписать не столько Родериха, сколько эпистолярный стиль начала двадцатого века), "Пять мужчин, которые по-своему любили Ольгу" (потому что наконец смогла показать именно ту Украину, которую я вижу) и "Контрабанда мечты" (потому что поняла, что могу писать миди и экшн).
Из фиков для ПЛиО особняком стоит "Накануне" (потому что я создала свой канон семьи Рейнов, и пока Мартин его не оспорил, я - пионЭр хД)

Пойду ли я на следующую Битву, с учётом того, что многие нынче вопиют "большеникагда"?
Да.
Я люблю играть.

@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское, постижение Дао, отчёты, Паааста!, боку Амэрика!, аниме-последний проигранный бой, битва за железячный трон

---

Хеталийцы! А есть где-нибудь арты с Газетой-куном?) Хочу себе на аватарки сделать хДД Этожя хД

@темы: рабочее, Паааста!, в режиме твиттера, вопросец

---

Пишу про пожар в Бибирево.
Как сообщил дознавателю хозяин квартиры, зажечь тряпки на кухне ему посоветовали черт хД Зачем - объяснять не стали, но пообещали, что сами потушат

@темы: рабочее, бугагашенька, Criminal writes

---

Фанфики на ФБ. Хеталия. Ч.2

В кои-то веки я написала миди - а то с большими формами фиков у меня вечные проблемы. Они безумно разные, но мне нравятся оба, признаться) За второй - отдельная благодарность моему чудесному соавтору, потому что без него фик остался бы без Людвига и без НЦы хДД
Ну вот, собсссно, этот пост и 2 предыдущих с фиками - всё, что я наваяла на ФБ. 12 фиков за 2 команды - нормально, ящетаю, но ещё столько же осталось на уровне идей - времени катастрофически не хватало.

Название: Контрабанда мечты
Размер: миди, 4363 слова
Пейринг/Персонажи: Швейцария, Германия, Пруссия, Франция, Англия, Америка, Дания, Норвегия, Швеция, Австрия, Беларусь, Россия и проч.
Категория: джен
Жанр: приключения, фэнтези, human-au
Рейтинг: G
Краткое содержание: Мир, в котором контрабандисты = спасители. Навеяно песней "Контрабанда" группы "Мельница" и классическим сочетанием "файтер, клирик, маг и вор".

Пролог
– Это точные сведения? – герцог в задумчивости провел рукой по ободку бокала, из которого пил вино.
Говоривший усмехнулся, и в его светлых глазах мелькнула насмешка. Никто не посмел бы так смотреть на герцога, но начальнику тайного сыска законы были не писаны. Более того, некоторые из них он сам и придумывал. В основном, самые жестокие.
– Конечно, точные. Их сообщил мне лично один из их команды.
– Как тебе это удалось?
– Ваше Высочество, вы платите мне за результат, а не за пространные описания процесса, ведь так?
Герцог кивнул.
– Ты прав. Продолжай в том же духе и вызови ко мне адмирала Вернера.

1.
Несколько десятков склянок с разноцветной жидкостью перекочевало из мешка в мешок, и Брагинский, усмехнувшись, протянул руку за деньгами.
– В этот раз вы серьёзную партию берёте, ребята, – сказал он. – Это скупщик Яо так жадничает, что всё ему мало, или вам жизней своих не жалко?
Байльшмидт машинально шлёпнул по заднице рыжую трактирщицу и перевёл взгляд на Ивана.
– А что нам, Брагинский, виселица или нет, но на этом свете мы пожили весело и пьяно!
– И, дай Всевышний, ещё поживём, – Бонфуа попытался одновременно воздеть глаза к небесам и скосить их на рыженькую.
Иван покачал головой.
– Кстати, вы толком никогда и не рассказывали, из-за чего ваш чёртов герцог сошёл с ума.
– Мне кажется, он всегда таким был, – Франциск закатал рукава рясы и вгрызся в куриную ногу. – Фенфинами не интересовафся, муффинами – тофе, только и любил свою…
– Да заткнись ты, – перебил его корабельный маг – Артур Кёркленд. – Много ты знаешь, ты тогда только постригся в монахи.
Бонфуа, наконец, прожевал птицу.
– Спор – дело святое, – вздохнул он.
Артур махнул рукой и продолжил:
– Не слушай его, Иван. На самом деле никому доподлинно неизвестно, с чего всё началось, слухов до сих пор ходит множество. Только в одно прекрасное утро наш неуважаемый герцог Цвингли издал указ о запрете на чувства. Не на все, конечно, но мерзавец выбрал самые важные: любовь, дружбу, радость…
– Страсть, похоть, – подхватил Франциск.
– Вряд ли похоть – это чувство, – заметил Иван.
Бонфуа чуть не поперхнулся.
– А что ж ещё? – удивился он.
Брагинский с Кёрклендом проигнорировали священника, и Иван поинтересовался:
– Как ему это удалось?
Артур скривился, а Бонфуа снова радостно вклинился в разговор, размахивая несчастной куриной ножкой:
– А у герцога есть придворный маг, Андреас Йенсен. Он там что-то колданул, ну и всё, жоп… то есть, того, все жители стали будто куклы деревянные. Править теперь ими чертовски удобно. А этот, – он кивнул на Артура, – маг не такой умелый, помешать не смог.
– Ничерта подобного! – огрызнулся Кёркленд. – Меня лишили половины силы за…
– Постоянные пьянки.
– С тобой, между прочим!
Гилберт добродушно посмеивался, глядя на эту обычную перепалку. Пусть команда выпустит пар – с рассветом им выходить в море, и, пожалуй, никогда ещё путь не был настолько опасен. Товара и вправду на этот раз было много, в случае чего не открестишься.
Иван понимающе покивал:
– Это хорошо, что у нас придумали, как можно закупорить чувства и эмоции. А в моей стране этого добра хватает, можем и поделиться, – он поднял кружку с пивом. – За вас, контрабандисты!
Через пару минут в таверну ввалился высокий парень со взъерошенными светлыми волосами и, подойдя к столику, хлопнул Гилберта по плечу:
– Капитан, пора смываться, – шепнул он.
– С чего это… – начал было Гилберт, но пришедший уж очень красноречиво показывал на свой поясной кошель.
– Ладно, – заторопился капитан. – Команда, пора на борт, наша пташка соскучилась по воле.
Уже у порта он набросился на вихрастого:
– Хенрик, какого чёрта ты опять воруешь?!
Тот недоумённо почесал затылок.
– Дык… я же вор, капитан.
– Ты – мой первый помощник, Кристиансен!
– Одно другому не мешает, – философски заметил Хенрик и шагнул на борт.

2.
Людвиг обвёл взглядом собравшуюся на мостике команду. Первый помощник Кику Хонда в парадной белоснежной форме, как всегда перед уходом в море. Штурман Натали Арловская и командир машинного отделения Бервальд Оксеншерна – строгие, подтянутые, с одинаковым взглядом суровых синих глаз. Не брат и сестра, но могли бы ими быть. Акустик Родерих Эдельштайн смотрел куда-то за горизонт – как будто уже слышал то, что не слышат другие: тихие всплески, шум волн, разрезаемых носом корабля, – всё то, что поможет субмарине быстро обнаружить противника.
Герцог даже распорядился, чтобы в этот поход на борту присутствовал его придворный маг Андреас Йенсен. Тот не пожелал подняться наверх, оставшись в каюте капитана (только у Людвига была отдельная каюта, и он тут же предоставил её магу).
– Вы слышали приказ герцога. Я не мастер долгих речей, поэтому просто скажу так: мы обязаны найти этот корабль и уничтожить контрабанду. В противном случае под угрозой окажется мир и спокойствие всего нашего государства. Вы все – мастера своего дела, я доверяю вам, а наш «волк» выследит любую добычу, верно?
– Верно, адмирал цур зее! – в унисон гаркнула команда.
Людвиг кивнул:
– Приготовиться к погружению.
Последним на мостике задержался Эдельштайн. Говорили, что он был дальним родственником адмирала Вернера, и лучше всех его понимал. По крайней мере, только он мог позволить себе называть командира «на ты». Наедине, конечно.
– Ты знаешь, какой именно корабль мы выслеживаем?
– Парусник, – поморщился Людвиг. – Очередное пиратское отродье, которое считает, что паруса – морская романтика. Полнейшая глупость в наше время, когда есть возможность идти на паровых двигателях.
– Парусников осталось не так много, – заметил Родерих. – Начальник тайного сыска не сообщил название?
– Нет.
– Ты понимаешь, что это может быть…
– Да, – Людвиг повернулся к акустику. – Родерих, ты хочешь узнать, что я буду делать, если это окажется корабль моего брата?
Эдельштайн кивнул.
– Выполнять свой долг, – ответил Людвиг и повторил, – приготовиться к погружению.

3.
Из порта они вышли на рассвете – к счастью, жандармам так и не удалось выследить Хенрика, поэтому команда успела без спешки подготовить «Цыплёнка» к плаванию.
Никто не знал, почему капитан Гилберт Байльшмидт так смешно назвал свой корабль, да ещё приказал покрасить его в жёлтый цвет. Франциск предполагал, что это очередной проигранный спор – ну вот как его ряса священника.
Впрочем, контрабандист был дьявольски удачлив: несмотря на яркий цвет парусника, он ни разу не становился добычей «волков» – так в народе прозвали подводные лодки герцогского флота.
***
На этом необитаемом островке, который можно было обойти за несколько минут, они обычно пополняли запасы пресной воды – там был чудесный прохладный источник. Вот только сегодня остров оказался… обитаемым. Гилберт кивнул матросам – те немедленно достали сабли и мушкеты, Артур лениво перекатывал из ладони в ладонь огненный шар, Хенрик ощетинился секирой, а Франциск молниеносно извлёк из-под рясы миниатюрный арбалет.
– Ещё пушки выкатите, – флегматично заметил обитатель острова – худой парень в полосатом шарфе, куривший трубку. – А то я же сейчас трубкой махну – и дыру в днище вашей посудины проделаю.
Гилберт понял, что и вправду погорячился, тем более шар как раз исчез из рук Кёркленда – значит, он уже просканировал незнакомца и понял, что тот не маг.
– Мы наберём пресной воды, – сообщил Гилберт. – Там у тебя ручей за кустами.
– При одном условии, – внезапно сказал незнакомец. – Вы заберёте это с собой, – он как раз показал на кусты.
– Терновник? – удивился Байльшмидт. – На кой чёрт он нам на корабле?!
Кусты тем временем раздвинулись, и из них вылез светловолосый мальчишка лет шестнадцати.
– Отличный корабль! – приветственно заорал он.
– Ты кто такой? – уставился на него Гилберт.
Мальчишка поправил очки на носу и радостно сообщил:
– Альфред Ф. Джонс, сэр. Я служил на пароходе «Новый Свет», хотел заработать денег, чтобы соорудить автоматоны, которые бы помогали людям, ну там… защищали дома, гонялись за преступниками, но платили жутко мало, а ещё почему-то ругались, что я слишком много болтаю. Пригрозили, что ссадят на необитаемый остров и…
– Достаточно, я всё понял, – поднял руку Байльшмидт. – Ладно, залезай. Если всё пройдёт удачно, получишь после этого похода пятьдесят золотых, как и любой мой матрос.
– Он же идиот, – заметил Кёркленд.
– Будет юнгой, – ответил Гилберт. – Сам знаешь, с каждым плаванием нас всё меньше, тут каждая пара рук на счету. Многие считают, что жить, как приказывает герцог, проще – проблем меньше. А на этого идиота, видишь, даже магия Йенсена не подействовала. Он может нам пригодиться.

4.
Галера неторопливо скользила по волнам – гребцам практически не приходилось утруждаться, и они наслаждались редкими минутами отдыха. К тому же все надсмотрщики, кроме парочки, спустились выпить прохладного вина, пока капитан принимал на борту гостей с жёлтого парусника.
Гилберт откровенно недолюбливал Садыка Аднана – в герцогстве, несмотря на все недостатки, рабства не было уже несколько веков. А вот на родине капитана Аднана, что лежала далеко на юге, работорговля процветала. Однако Байльшмидт тактично делал вид, что это его не волнует – они с южанином были полезны друг другу. Контрабандист продавал Садыку северные диковинки, Садык, в свою очередь, всегда сообщал Гилберту о встреченных по пути «волках». Те не воспринимали галеру всерьёз – кому интересен какой-то доисторический корабль с гребцами-рабами? Лишь единицы – такие, как Гилберт, знали, что галера Садыка была оборудована новейшим паровым двигателем. Впрочем, без крайней необходимости южанин им не пользовался – иначе враз бы перестал быть недостойным внимания тайного сыска.

– Щербет, рахат-лукум, лучшее вино с южных виноградников, – предлагал Садык.
– А где же сладкоголосые гурии? – поинтересовался Франциск.
– Женщинам не место на корабле, – ответил южанин и наклонился к Гилберту. – На горизонте, в целом, чисто, но одного «волка» мы заметили. Шёл на перископной глубине, разминулись мы с ним мирно, словно на прогулке в апельсиновой роще.
– Если «стаи» нет, то, пожалуй, всё нормально. Мы – птичка заметная, чтобы завлечь нас в силок, отрядили бы не одного.
– И всё-таки будь настороже. Даже у одного «волка» острые торпедные зубки.
– Переживаешь за меня? – усмехнулся Гилберт.
– Конечно, алмаз души моей, – Садык причмокнул, жуя рахат-лукум. – У кого я ещё скуплю столь милый моему сердцу контрабандный товар?
***
Галеру Альфред успел облазить за считанные минуты, разве что в трюм не залез, да и то потому, что на нём висел огромный замок. Впрочем, не дёрнуть его Альфред не мог – просто так, конечно. Раздался жуткий скрежет, и из трюма вдруг послышалось:
– Помогите мне!
Голос был детский – маленькой девочки. Говорила она без малейшего акцента, значит, смекнул Джонс, была уроженкой герцогства.
– Помо…
– Тсс! – зашипел Альфред. – Сиди тихо, я спасу тебя.
***
Хенрик, которого Альфред предусмотрительно отвёл в сторону, покрутил пальцем у виска.
– Но ты же вор! – не унимался Джонс.
– Вот именно, вор, а не спаситель. И как ты себе это представляешь?! Все заметят.
– Ты перенесёшь её к нам на борт, а я их отвлеку. Пойми, она же наша землячка, а Садык продаст её как рабыню!
– Будто мне есть дело до каких-то девок. Тебя спасли, так ты решил всех остальных осчастливить?
Альфред глянул куда-то вдаль.
– Знаешь, а ты прав. Тем более, там на трюме такой замок, что даже тебе не справиться.
***
Вином поперхнулись, кажется, все – Альфред, улыбаясь до ушей, сообщил:
– Давно интересовался танцами вашей страны, капитан Аднан. Вы не покажете пару движений? Вот так?
Первым обрёл дар речи Артур.
– Я же говорил, что он – идиот, – убеждённо сказал маг.
…Хенрик, ругаясь последними словами, крался на борт «Цыплёнка» со спасённой девчушкой на руках.

5.
– Это точно? – Людвиг глянул на Арловскую. Штурман поджала губы: Натали привыкла, что командир любил во всём быть уверенным на сто процентов, но иногда это её по-прежнему обижало – свою работу девушка делала отменно.
– Он идёт точно тем курсом, который указал в своём донесении господин начальник тайного сыска. Трёхмачтовый «винджаммер» ярко-жёлтого цвета. Мы нагоним его к закату.
Людвиг едва заметно вздрогнул, но тут же повернулся к Хонде, стоявшему у перископа:
– Глубина десять метров. Расстояние сокращать медленно, после захода солнца увеличим скорость. Распорядитесь, чтобы лейтенант Оксеншерна проверил торпедные аппараты.
– Есть, командир! – Хонда крутанул диск золотистого стимфона. – Машинное отделение? Проверить готовность торпедных аппаратов!
***
Родерих постучал в каюту Вернера сразу после того, как капитан покинул центральный пост, оставив там Хонду. Маг в это время что-то делал в машинном отделении, при нём акустик и говорить бы не стал.
– Всё в порядке? – поинтересовался Эдельштайн.
Людвиг отставил кружку с водой.
– Конечно. Почему ты спрашиваешь?
– Послушай, – Родерих присел рядом. – Всем нам прекрасно живётся без изматывающих душу чувств, но иногда они оказываются сильнее магии, ты же знаешь.
– Знаю, – Вернер достал серебристый портсигар, повертел его и со вздохом спрятал – курить на субмарине в подводном положении строго запрещалось, и даже Йенсен не соглашался магией облегчить страдания моряков.

– Он рассказывал мне о кораблях, – сказал Людвиг. – Это – единственное, чем меня можно было отвлечь после гибели родителей. Гилберт возвращался из плавания, привозил мне подарки, наливал себе полную кружку пива и рассказывал: о белых парусах, попутном ветре, своей доблестной команде… О приключениях, где он непременно спасал какую-нибудь красотку. Но всё оказалось ложью, Родерих. Мой брат всегда был обычным контрабандистом. Преступником. Тогда я и сменил фамилию.
– Всем нам однажды приходится меняться, – заметил Эдельштайн.
Людвиг кивнул. – Даже тебе. Ведь ты когда-то был музыкантом?
– Да, – Родерих отвёл взгляд. – Когда-то давно я был музыкантом.
– Довольно, – Вернер встал и глянул на часы. – Скоро закат, нам пора подготовиться к атаке. Насколько я знаю, у Гилберта тоже есть маг, так что придётся несладко.
Он обернулся на выходе из каюты:
– В конце концов, я ведь всё равно ничего не чувствую.

6.
Альфред отправился знакомиться со спасённым ребёнком, как только стемнело. Барахла на «Цыплёнке» было много, поэтому найти огромный пустой сундук, куда поместилось бы, по меньшей мере, три таких девчушки, труда не составило.
– Эй, вылезай! – шепнул Альфред. – Как тебя зо…
Парень не договорил – прикусил язык от сильного удара – корабль тряхнуло, и он резко накренился влево. Альфред кубарем покатился к стенке, девчонка в сундуке истошно завизжала.
– Переедь меня паровоз, что это? – Джонс поднялся, подбирая упавшие очки. – Ты, сиди здесь, как мышь, я мигом!
На палубе царил хаос, но голос Гилберта было слышно сразу:
– Какого дьявола, Кёркленд?! Как они смогли к нам подобраться?!
Артур стоял прямо у борта. Он скинул свой любимый зелёный плащ с капюшоном, на лбу блестели бисеринки пота, руки маг выставил перед собой.
«Точно птиц кормить собрался», – почему-то пришло в голову Альфреду. Гилберту Кёркленд отвечал через силу: то ли неохота было оправдываться, то ли сил не было ещё и на разговоры – Артур колдовал.
– У них стояла мощнейшая блокировка, морок и ещё до… буйков всего. С ними Йенсен, больше никакой маг в герцогстве на это не способен.
Гилберт выругался. Йенсена герцог мог отправить только на одну субмарину – лично адмирала цур зее Вернера.
Вторая торпеда прошла мимо, но корабль Артур развернул так резко, что часть команды просто вывалилась за борт. Хенрик тут же распорядился бросить несколько спасательных кругов, но всем было ясно – это всего лишь соломинка.
Альфред смотрел на всё это, будто на картинки в проекторе. На пароходе, где он служил, такие картинки показывали богатым господам. Порой эти картинки удавалось сменять так часто, что казалось, будто ты смотришь на другой мир – в призрачно-жёлтом свете. Это было и пугающе, и красиво.
Он видел – маг потратил слишком много сил, а бой и не думал прекращаться. «Волки» обычно несли в брюхе не меньше восьми торпед – четыре в носовом, четыре – в кормовом торпедном аппарате. После одного «чирканья» по днищу парусник еле держался на плаву, что же будет после прямого попадания?
Субмарина тем временем затихла, ушла глубоко на дно для решающего удара.
Артур вытер пот со лба и крикнул Гилберту:
– У нас есть один шанс! Бросайте ядра в воду, я заряжу их так, что они превратятся в бомбы.
– Ты не сможешь, – Альфред подскочил к магу. – Сил не хватит.
– Заткнись, идиот, это не тебе решать.
Гилберт кивнул и дал знак Хенрику. Ядра с оглушительным плеском посыпались в воду, а Артур снова выставил руки вперёд и что-то зашептал.
– Да ты даже не знаешь, где они, ты же сам сказал! – Альфред раздражённо (как же, никто его тут не слушает!) дёрнул мага за руку, тот развернулся, чтобы отвесить щенку оплеуху, и внезапно замер.
– Я их чувствую, – прошептал он.
Хенрик, даже сейчас успевший приложиться к фляге, удивлённо заморгал.
– А говорил, морок-шморок.
Англия и сам был в растерянности.
– На этого мальчишку не действует магия Йенсена. Когда придурок торчит рядом, мне не мешает никакой морок.
– Так действуй! – довольно заорал Бонфуа. – Потому что молиться я уже устал. Отправь волков прямиком в ад!
Байльшмидт едва заметно кивнул Артуру и тут же отвернулся.
Через секунду из воды вырос огромный фонтан, обдав всех холодными солёными брызгами.

7.
Адмирал и сам не понял, как им удалось выжить. Вернее, как некоторым удалось выжить – в машинном отделении полегли все, его вообще свернуло всмятку. Центральный пост каким-то чудесным образом уцелел, хотя и Хонда, и сам Людвиг были ранены. Магии Йенсена хватило, чтобы поднять на поверхность то, что осталось от субмарины, после чего маг, тяжело дыша, опустился на пол, прикрыв глаза. Что ж, он своё дело сделал, в отличие от него, командира. Натали кинулась было перевязать его рану на голове, но Людвиг жестом её остановил.
Будь он один, пуля в висок решила бы исход дела, но команда… она заслуживала того, чтобы жить. Хотя не факт, что герцог сохранит им жизни после такого поражения.
Людвиг откинул люк и вылез на поверхность. Пора было встретиться со старшим братом.
***
– Не выйдет, капитан, – Хенрик протянул Байльшмидту флягу. – Мы потеряли слишком много людей, оставшихся не хватит, чтобы починить судно и смыться отсюда поскорее. «Волки» напоследок выпустили слишком зубастую рыбку.
Альфред, после победы не отходивший от Артура, брякнул:
– Так давайте попросим их помочь. Взамен сохраним им жизни – они ведь тоже моряки, верно?
– Кого это – их? – поинтересовался Хенрик.
Джонс мотнул головой – на поверхность поднималась покорёженная серая подлодка.

8.
Обо всём договаривались первые помощники – Гилберт охотно уступил это право Хенрику, предварительно отобрав у того флягу, и заперся в каюте.
– Сохраните мой корабль и уведите его с этого курса, всё остальное меня не интересует, – мрачно сообщил он, захлопывая двери.
Никто не спорил – это у «волков» не было чувств, на «Цыплёнке» же их всегда хватало с лихвой.
Работали поначалу не очень слаженно: подводники учились ходить на парусниках, но довольно давно. Оружие у них отобрали, Андреас Йенсен сейчас опасности не представлял – Артур, недолго думая, просто привязал к нему морским узлом Альфреда. Верёвку, впрочем, милостиво выбрал метровую – вдруг Его Пресветлейшему Придворному Магу приспичит посетить гальюн в одиночестве?

Моряки косились друг на друга с плохо скрываемой неприязнью, но через пару часов стало понятно: жить, как ни странно, хотелось всем. Поэтому, вначале угрюмо молчавшие, они начали постепенно перебрасываться парой-тройкой слов. Какой-то матрос из отдалённых земель герцогства встретил земляка. Около часа попрекал его, браня на все лады, что тот заделался «волком», а через какое-то время уже похлопывал по плечу – оказалось, в молодости оба любили некую большегрудую Ольгицу, но девка отказала обоим.
– А потом её Садык в гарем свёз! – довольно сообщил «волк», и земляки захохотали, мол, так и надо недотроге.
Ничего не делал лишь Бонфуа, правда, когда парусник кое-как подлатали, чтобы дойти до ближайшего порта, священник с довольной улыбкой предстал перед моряками.
– Дети мои, теперь не грех и вина выпить, я всё-всё приготовил, – он указал жестом на помещение кают-компании.
– Нет, спасибо, – Людвиг по старой привычке хотел было сжать рукоять кортика, но вспомнил, что он был безоружен. – Предоставьте моей команде помещение в трюме, и мы будем ожидать там прибытия в Гавань.
Франциск развёл руками:
– Какая Гавань, сын мой? Мы не полные болваны, чтобы идти в Герцогскую Гавань. Раньше там бы только нас повесили, теперь и вы рядом болтаться будете, разве неясно? Нет, адмирал, что ждёт впереди, нам неведомо, но прямо сейчас мы будем пить вино. И вы тоже.

9.
Пили в охотку, но молча, по разным углам кают-компании. Отказался от вина только Вернер, остался наверху, продолжая что-то чинить. Разбавить гнетущую тишину решил всё тот же неугомонный Бонфуа. Он выудил откуда-то цитру и сунул её в руки опешившему Эдельштайну.
– Не коси на меня лиловым взглядом, сын мой, когда-то давно я был завсегдатаем музыкальных вечеров в Гавани. Уж я-то знаю, что в «волки» ты подался не от хорошей жизни.
– Кстати, и правда, – внезапно прищурилась Арловская. – Вы никогда не рассказывали, как пришли во флот, лейтенант Эдельштайн, и почему завершили карьеру музыканта.
Родерих посмотрел на неё, как на неразумного ребёнка, взял у Франциска цитру, тронул струны. Вначале несмело, будто воскрешая в памяти давно забытый сон, потом уверенней – так подводники вспоминали скрип мачт, светлые паруса на фоне синего неба, грубость просмоленного каната под рукой.
В звуках цитры, казалось, слилось всё одновременно: тихая печаль, светлая надежда, тоска по прошлому, плеск волн, звон бокалов, долгий разговор друзей после многолетней разлуки.
Родерих доиграл мелодию и отложил инструмент:
– Глупые, вы, глупые, – ответил он Натали. – Музыка пробуждает чувства.
***
Хенрик заметил, как Арловская деловито разрезала персик небольшим кинжалом, и тут же подсел к ней.
– Слушай, жен… лейте… Натали, мы же обыскали вас всех, как ты умудрилась его спрятать?! – с восхищением произнёс он.
– Уметь надо, – с достоинством ответила Арловская. – А тебе-то что, боишься, что зарежу?
– Вот ещё, – оскорбился Кристиансен. – Любопытно мне, понимаешь? В жизни пригодится.
– Ещё как, – подтвердила Натали и впервые за годы тепло улыбнулась.
***
– Откуда он взялся? – слабым голосом поинтересовался Йенсен, с обречённым видом дёргая верёвку.
– А спрут его знает! – махнул рукой Артур. – На острове сидел, умные люди давно от него избавились, а у нашего капитана добрейшее сердце. Как думаешь, если препарировать паршивца, поймём, почему на него не действует магия?
– Потому что он идиот, – заметил Андреас и снова закрыл глаза.
***
Людвиг вошёл без стука, в конце концов, терять ему было нечего. Сейчас, в море, которое уравняло всех, ему был важен ответ только на один вопрос.
– Почему? – спросил он у Гилберта. – Почему ты мне врал?
Байльшмидт курил, сидя на столе, прямо на разложенных картах, и не отрывал взгляд от парочки склянок с разноцветной жидкостью. Самой дорогой в мире контрабандой.
– Если это начало душеспасительного разговора, то я занят.
– Боишься потерять товар?
– На виселице мне он будет не нужен, – криво усмехнулся Гилберт. – Да и никогда он не был мне нужен, адмирал цур зее, – издевательски произнёс он.
Людвиг покачал головой:
– После стольких лет я прошу ответа на один вопрос, а ты как всегда пытаешься шутить. Вскоре тебе будет не до смеха, Гил.
– Ошибаешься, – Гилберт вскочил. – И не смей называть меня Гилом, адмирал. Так звал меня младший брат, который давно умер. А ты, «волк», будешь стоять навытяжку у эшафота и завидовать мне, слышишь, завидовать, потому что я буду смеяться и с петлёй на шее, а ты теперь можешь улыбнуться только с помощью этих грёбаных склянок! – он схватил одну и со всего маху бросил через каюту. Склянка разбилась о дверь, и осколки захрустели под сапогами вошедшего Хенрика.
Первый помощник был непривычно бледен.
– Пароходофрегат с флагом герцога, – сообщил он.

10.
Тронный зал замка герцога отличался простотой, строгостью форм и отсутствием каких бы то ни было излишеств. Единственными его украшениями служили лепнина на потолке, тяжёлые портьеры и сам трон с высокой позолоченной спинкой. Герцог Цвингли не был тщеславен, но трон был атрибутом власти его славных предков, а правитель весьма чтил их память.

Офицеры обеих команд – и парусника, и субмарины – стояли сейчас здесь, охраняемые хмурыми вооружёнными гвардейцами. Дела обычных контрабандистов по закону разбирал Высший суд герцогства, дела служащих моряков – Военный трибунал, но теперешнее дело не было похоже ни на одно другое. Именно поэтому герцог сам решил вынести приговор. Яснее ясного, с Байльшмидтом и его командой он даже разговаривать не стал – они уже были по сути мертвецы, а вот адмирала, которому Цвингли безоговорочно доверял, выслушать следовало.

Но Вернер молчал. Точнее, он коротко обрисовал ситуацию, перечислил ошибки экипажа подлодки и умолк. Даже не пытался оправдаться в том, почему его команда преспокойно пила вино и разговаривала с врагами герцогства. Впрочем, ответа и не требовалось. Цвингли был умён и не мог не заметить изменившегося взгляда бывшего музыканта Эдельштайна, растерянности Хонды, отчаянной решимости в жестах всегда сдержанной и холодной Арловской. Не могло это быть только лишь следствием странных способностей мальчишки, который блокировал магию. Команда адмирала цур зее, да и сам адмирал, изменились по другой причине. Они вспомнили себя прежних.
А этого герцог простить не мог – просто потому, что знал: ему самому прежним не стать никогда.

Глашатай зачитывал приговор в полной тишине, отчего его слова отдавались гулким эхом и терялись где-то в высоких сводчатых потолках замка:
– За нарушение первейшего закона Герцогской Гавани контрабандист Гилберт Байльшмидт и его пособники: Хенрик Кристиансен, Артур Кёркленд и Франциск Бонфуа приговариваются к смертной казни через повешение.
Адмирал цур зее Вернер за помощь врагу приговаривается к пожизненному заключению. Однако, принимая во внимание заслуги адмирала перед государством, герцог меняет эту меру наказания на десять лет заключения с лишением адмирала его чина и всех наград. Офицерский состав субмарины: капитан Кику Хонда, лейтенанты Натали Арловская и Родерих Эдельштайн приговариваются к десенсуализации высшей степени с лишением их офицерских чинов и передачей всего имущества в государственную казну. Приговор обжалованию не подлежит и вступает в силу немедленно.

Повисшую на несколько минут тишину нарушил Людвиг:
– Я прошу заменить мою меру наказания казнью через повешение.
– Твою мать, Люд…! – Гилберт не договорил – один из гвардейцев наотмашь ударил его по лицу, приказав заткнуться.
– Что ж, это было ожидаемо, – заметил Цвингли, нисколько не изменившись в лице. – Только за ваши былые подвиги, адмирал, – он обратился к глашатаю. – Запишите, адмирал цур зее Людвиг Вернер приговаривается…
– Людвиг Байльшмидт.
– Что? – зелёные глаза герцога потемнели от гнева.
– Моё имя – Людвиг Байльшмидт.
За спинами охранников Гилберт сплюнул кровь и счастливо улыбнулся.
***
Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы в зал без стука не ворвался капитан гвардейцев. Он подскочил к герцогу и что-то зашептал ему. Цвингли вскочил:
– Если ты врёшь…
Капитан едва ли на колени не рухнул и даже перекрестился:
– Клянусь, Ваше-ство, разрази меня гром, если вру! Мы обыск на посудине учинили, как вы и велели, открыли сундук в одной каюте, а там… – он кивнул одному из своих ребят, и пожилой усатый гвардеец вышел вперёд, держа на руках девочку лет семи, закутанную в чей-то мундир. Он бережно опустил ребёнка, девчушка скинула мундир и протянула руки к герцогу:
– Братик! Ваш! Вашик!
Альфреда Ф. Джонса в зале не было, но чары Йенсена всё равно рассеивались – то ли оттого, что маг ушёл заливать горе в ближайший трактир, то ли (и к этому позже склонились все присутствовавшие) от простых слов, которые шептал грозный герцог Цвингли, обнимая найденную сестру:
– Герда, Герда моя. Ты вернулась…
***
Хенрик Кристиансен громко, на весь зал вздохнул:
– Ну охренеть! Если контрабанды не будет, как нам теперь деньги зарабатывать?!

Эпилог
Пили все вместе – в той самой таверне, где уже давно, уткнувшись носом в стойку, спал Андреас Йенсен. Правда, Людвиг и Гилберт в весёлом разговоре особо участия не принимали – в основном, налегали на пиво. Знали, что будет ещё время наговориться, не здесь и не сейчас.
– Я лишь одного не пойму, – сказал вдруг Кёркленд. – Герцог ещё что-то там говорил, что начальнику тайного сыска наш курс заложил кто-то напрямую с «Цыплёнка».
У Гилберта тут же прорезался голос:
– Так, моряки корытные, ну и кто тут крыса? Лучше сейчас признайтесь, кому разболтали, когда? Приятелям из кабаков, матерям, друзьям детства, шлюхам?
Франциск нервно затеребил чётки.
– Бонфуа, якорь тебе в задницу!
– Да что ты, Жильбер?! – замахал руками священник и осенил себя крестным знамением. – Ну, была одна милая девушка…
– А ты был пьян.
– А я был пьян, – гордо подтвердил Франциск. – Но она так интересовалась судоходством, я ещё порадовался: вот ведь, пропащее дитя, но такое умное! И талантливое! Бонфуанский поцелуй выше пояса, бонфуанский поцелуй ниже пояса, глазищи зелёные, волосы – точно лён! – он долго восхвалял незнакомую красотку, пока в момент живописания родинки-сердца на её лебединой шейке Людвиг не поперхнулся пивом:
– Послушайте, святой отец, а вы никогда не слышали о том, как начальник тайного сыска любит выведывать секреты у мужчин? Он переодевается в женское платье и…
– Начальник тайного сыска?! – хором переспросили Гилберт и Артур.
– Да-да, – кивнул Людвиг. – Феликс Лукашевич собственной персоной.
Франциск застонал и схватился за голову под оглушительный хохот моряков.

Название: Укрытие
Размер: миди, 4014 слов
Пейринг/Персонажи: Германия/мэйл!Украина
Категория: слэш
Жанр: драма, human-au, POVы, лёгкий PWP, мистика.
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Карпатские леса скрывают многое.
Примечания/Предупреждения: украинский национализм. Фанонное имя для мэйл!Украины - Тарас.

Так, как Тарас, никто не знал местные леса. Парень никогда не собирался быть военным, особенно после того, как отец рассказывал ему о Первой войне.
— Клята війна, — хрипло говорил он Тарасу и затягивался крепким табаком, который сам выращивал за хатой. Табак вечерами чудесно пах, и было странно, что из таких нежных цветков получается это странное зелье.
Первая война была «проклятая», потому что отцу пришлось воевать против своей дальней родни, которую судьба забросила на левый берег Днепра, в земли, что были частью Российской империи. Отец же, истинный галичанин, естественно, воевал за австрияков.

И Тарас с детства ценил мир и просто любил свою землю, село и, конечно же, горы. Он был уверен: такой красы, как у них в Карпатах, нет нигде. И никогда не думал, что на свежие травы горных долин и полонин однажды ступит нога «коммуняк». К счастью, лишь на пару лет — теперь всё завертелось, пришли немцы, которых отец всегда уважал, и Тарасу предстояло, как и всякому на этих землях, сделать выбор. Он вырос на историях, о том, что от красных ничего хорошего ждать не приходится, но и к немцам поначалу относился несколько настороженно: слишком их идеальная форма, чеканный шаг и блестящие сапоги не вписывались в дикую красоту этой горной земли с высокими смереками и чистыми водопадами.

***

Тяжело дыша, Людвиг прислонился спиной к дереву. Вдалеке прогремел взрыв — по дороге теперь точно не проехать, всё подорвали. Облизал пересохшие губы, отложил в сторону пистолет, всё равно уже совершенно бесполезный: в магазине осталась одна пуля, разве что себе в лоб пустить. Второй выпал где-то ещё совсем близко к дороге. Не возвращаться же под обстрел.
Впрочем, что делать в лесу и куда идти дальше, было тоже совершенно неясно. Под обстрелом он выжил чудом, просто успев вовремя свернуть с дороги в лес, и отделался простреленным плечом. Теперь вся рука занемела, шевелить ею было невероятно больно. Рана, судя по всему, была довольно неприятной. Кровь до сих пор текла, обильно и ровно, пропитав и рубашку, и куртку. Ткань липла к коже, и Людвиг с трудом сумел отодрать полоску от рукава. Достал из внутреннего кармана фляжку и плеснул на рану остатки коньяка — хоть какая-то попытка избежать заражения.

Надо было идти, в конце концов, надежда на то, что кто-то из своих сумел уйти с дороги и скрыться в лесу, ещё оставалась. Людвиг вздохнул и с трудом поднялся, оперевшись о ствол дерева.
В лесу он ориентировался плохо, только с трудом помнил, откуда именно пришёл, и двигался в противоположном направлении. Рука уже совсем онемела, Людвиг практически не чувствовал её. Привлечённые запахом крови, вокруг кружили мухи, Мюллер лениво отмахивался от них пистолетом, который пришлось переложить в левую руку. Сил уже почти не было, на лбу выступила испарина. Жутко хотелось пить. Перед глазами плыли деревья, росшая вдоль тропинок трава.

Он шёл в никуда: лишь бы не останавливаться, не заснуть и не подохнуть под очередным деревом. Поэтому, оказавшись на скрытой за высокими смереками полянке, не испытал ни облегчения, ни удовлетворения, скорее досаду, что придётся преодолеть с десяток метров, не цепляясь за деревья. А вот то, что посреди поляны виднелась покатая крыша землянки, радовало. Внутри могли быть оставленные местными припасы, вода, может, даже какое-нибудь обезболивающее и бинты. У пути появилась цель, и она была совсем близко. Людвиг отцепился от крайнего дерева и с трудом двинулся к укрытию, через пару метров опустился на колени и пополз, не думая ни о чём, кроме того, что впереди был шанс.

***

То, что прежде всего отличало немцев, и за что вскоре зауважал их Тарас, было разрешение говорить на украинском. И сохранение церквей: немцы не разрушили ни одну из главных святынь Карпат — «капличек» — небольших часовенок, которые стояли прямо у дороги через каждые пару километров. Сёла-то были раскиданы по всем горам, и когда отправлялись в долгий путь, так прежде заходили в капличку, чтобы дорога была лёгкой. У Тараса, как и у всех жителей Карпат, православные верования тесно переплетались с языческими, и иногда немцы казались ему каким-то бессмертным воинством из древних легенд.

Украинец хотел в «Нахтигаль» — бес его знает, почему. Может, потому что название звучало красиво и непонятно, это только потом Тарас узнал, что это означает «соловей». Но попал он в «Роланд», да и «попал» — тоже не то слово, его взяли проводником по чащобам — для какой операции, не говорили. Его делом было показать никому не известные дороги до одного села, а что уж там нужно было немцам, парень не знал. Всё прошло гладко и хорошо, немцы топали молча, Тарас искоса поглядывал на них, чуть смеясь про себя, когда кто-то из «роландовцев» чертыхался на своём, споткнувшись о корень, скрытый густой листвой. Чаща ведь только казалась непроходимой: там глаз горца выхватывал поваленный молнией ствол столетнего бука, по которому легко можно было пробраться, там виднелась едва заметная заячья тропа — Тарас читать не особо умел, так, медленно, по слогам, но лес он «читал» будто леший.

В селе, куда он довёл немцев, Тарас наполнил флягу ледяной водой из ближайшего колодца, махнул рукой и отправился обратно.
Где-то на полпути он и услышал тревожный гул, который означал только одно — налёт.
Не то, чтобы Тарас испугался — в густых карпатских лесах, на известных только горцам тропинках, он был практически в безопасности. Но если чёртовы красные притащились не только на самолётах? Лучше всего было переждать, и переждать в надёжном укрытии, о котором знали только свои.

Тут неподалёку была заброшенная «криївка», чёрт знает, когда вырытая. Будто бы знали галичане, что придётся однажды оборонять родную землю здесь, где сам лес становился их первым помощником.
Через пару минут Тарас был на месте. И хоть гул самолётов постепенно затихал, он всё же решил зайти в укрытие и часок-другой посидеть там. Так оно надёжнее.

В полумраке крыивки чуткий слух Тараса уловил едва различимое бормотание на немецком, без какого бы то ни было акцента, и парень тут же достал пистолет.
Но как только заметил молодого мужчину в немецкой форме (светлые, коротко стриженые волосы, внимательные голубые глаза), истекавшего кровью, он невольно опустил «манлихер».
— Ты кто такой, чёрт подери?! — спросил он по-немецки. — Что здесь делаешь?

***

Внутри было темно, а ещё сыро и тяжело дышать. Людвиг прислонился к стене неподалёку от входа и попытался полной грудью вдохнуть стылый воздух. Не получилось. Дыхание сбивалось, сердце стучало, как будто сейчас разорвётся, а пульс зашкаливал.
Сидя у стены, он ждал, пока выровняется дыхание и глаза привыкнут к полумраку — тогда можно будет различить, что есть в землянке, если вообще что-то есть, а не уже растащено на припасы местными. Ждал, будучи уверенным в том, что худшее, что ему грозит — умереть от заражения под землёй в неизвестном лесу. Если рана загноится, если пулю не удастся вытащить, если не будет обезболивающего или, на худой конец, спирта. Обидно было умирать вот так, не сделав, по сути, ничего из того, что мог бы. Загнуться не в бою, не при исполнении задания, даже не под обстрелом, а совсем по-глупому, от раненой руки и антисанитарии.

«И для чего? Зачем всё было?» — мог бы, обязательно рассмеялся бы. Особая подготовка, изучения языка, шифров — для того, чтобы сдохнуть в землянке — как глупо!
Постепенно глаза привыкли к темноте, но то, что Людвиг увидел, ему не понравилось. В землянке немец был не один, а стоявший у входа человек отлично его видел и держал на прицеле. Людвиг мысленно обругал себя за легкомыслие — войдя, следовало чем-то забаррикадировать вход. От обстрела уши заложило, впрочем, знавшие местность могли и без того передвигаться практически бесшумно.

То, что вошедший обратился к нему по-немецки, ясности не добавляло. Немцем он явно не был, а в советских школах из иностранных языков немецкий был едва ли не самым популярным, знать его мог как представитель местного населения, вполне лояльного к германскому народу, так и один из «красных». По виду тоже никак не понять: во-первых, темно, во-вторых, поди отличи славян друг от друга, в-третьих, вошедший был не в военной форме. Людвиг осторожно протянул левую руку и сжал рукоять пистолета.
— Людвиг Мюллер. Роланд. Налёт на дороге. Ранен, — он говорил с трудом, стараясь произносить слова как можно медленней и внятней. — Нужна помощь.
Здоровая рука сжала рукоять пистолета, палец почти подобрался к курку. Если неизвестный, проникший в землянку, — враг и выстрелит, Людвиг успеет выстрелить в ответ. Тогда можно успеть забрать с собой хотя бы одного из врагов. Людвиг сжал зубы и приготовился, но выстрела не было. Парень опустил оружие — неужели свой?

***

Среди коммунистов тоже были те, кто мог говорить по-немецки без акцента, но природная доброта Тараса пересилила подозрительность. Было ясно: если он не поможет парню, тому будет совсем худо.
— Людвиг так Людвиг, — кивнул галичанин, присаживаясь около немца. — А я — Тарас Стецькив, проводник, тоже из «Роланда». Вас, наверное, недавно прислали, да? Коль ты меня не знаешь.
Людвиг молча кивнул.
— Тебе ещё повезло, что нашёл крыивку, — продолжил Тарас. — О ней и наши-то не все знают. Дай, гляну руку, — он коснулся плеча немца и тут же выругался по-украински. — От лайно собаче!
И, заметив, как глянул на него Людвиг, продолжил уже по-немецки, даже заставил себя улыбнуться.
— Ну, парень, пулю я точно вытащить не смогу, но попробуем пока так залатать тебя.
Он дёрнул ткань, уже чуть присохшую к ране, и Людвиг едва заметно поморщился.
— Потерпи, друже, сейчас... — Тарас достал флягу с колодезной водой, осторожно промыл рану, а после этого вытащил ещё одну бутылочку, металлическую и плоскую.
— Горилку тратить на такое — сущий грех, — попытался пошутить он. — Но, боюсь, тебе она сейчас нужней.
Жгучая украинская горилка полилась на красную воспаленную рану, а Стецькив забормотал что-то по-украински: не то ругательства, не то молитвы.
После этого он, частенько бывавший в крыивках, нашарил аптечку, чуть присыпанную сухой землёй с потолка, где немного просела балка.
— Тут есть мазь, на травах сделана — подорожнике, зверобое. Точно поможет, пока не доберёмся до своих, — бодрым голосом сказал Тарас. Наложив мазь на рану Людвига, он на секунду задумался, чем бы её перевязать.

На заданиях Тарас не щеголял в немецкой форме — уж слишком жалко ему было рвать её в чащобах. Вышиванку, в которой он был сейчас, вышила ему покойная мать, но она же и наставляла: нет ничего важнее человеческой жизни. Тарас оторвал кусок льняного полотна от подола и наложил повязку на плечо немца.
Тот выдержал процедуру так же молча, но было заметно, что немцу чертовски больно: он побледнел, на лбу выступили бисеринки пота. Тарас покачал головой и прикоснулся прохладной рукой ко лбу Людвига, вытирая пот.
— Держи, — он протянул флягу с оставшейся горилкой. — Тебе не помешает и внутрь её принять.
— Спасибо, — Людвиг чуть повернул голову, разглядывая забинтованное плечо и принимая из рук украинца флягу, — я не смог бы справиться сам. Даже не знаю, стоит ли...
Тем не менее, под пристальным взглядом Тараса он замолчал, поднёс флягу к губам, зажмурился и глотнул.

***

К местной выпивке Людвиг не привык, да и некогда было. Горячая жидкость обожгла горло, и только мгновение спустя он сообразил, что горячей она вовсе не была, просто уж больно крепкой. Как ни странно, стало легче. Боль отступила, дыхание выровнялось. Теперь уже можно было обдумать услышанное.
Итак, оказавшийся в укрытии был своим, одним из тех, кто поддерживал немцев в войне против красных. Более того, явно надёжным, завербованным в немецкую часть, знавшим как немецкий язык, так и местные тропы, — ценный союзник. Ещё более подтвердивший свою верность тем, что не выстрелил и даже оказал первую помощь.

— Меня только прислали после обучения, — удивительно, как легко стало теперь говорить, — и когда закончится налёт, мне надо добраться до своих. Выведешь?
Наверное, мог и не спрашивать. Проводник из «Роланда», в любом случае, проведёт его к нынешнему расположению. Если только красные не решат ограничиться обстрелом дороги и не примутся за лес. Если только Людвиг во время налёта не умрёт в почти никому не известном лесном укрытии. Если только их не найдут.

Впрочем, пока звуков обстрела слышно не было, в землянку больше никто не вошёл, а мазь из местных трав, кажется, вполне действовала. Во всяком случае, руку Людвиг уже ощущал как часть собственного тела и даже, пусть и с некоторым трудом, мог ею пошевелить.

Здоровой рукой он снова поднёс флягу к губам и сделал глоток. Стало ещё лучше. Сырость и холод больше не чувствовались, куда-то пропала и былая усталость. Людвиг уже с трудом понимал, почему полз по поляне до входа в землянку, теперь, пожалуй, он преодолел бы сравнительно небольшое расстояние если не бегом, то обычным шагом, совершенно не опасаясь ни обморока, ни потери крови.
С трудом оторвавшись от фляги, он протянул её обратно Тарасу. Во-первых, несмотря на рану, выпить всё, не оставив собственному спасителю ни капли было бы недостойно; во-вторых, драгоценная жидкость ещё могла пригодиться, да и напиваться и терять бдительность не следовало.

Пока украинец пил, Людвиг молча его разглядывал. Ничего особенно примечательного. Типичный славянин: русоволосый, светлоглазый, с крупными чертами лица. Сам по себе крепкий, вероятно, выносливый, привычный к длительным походам по лесу или тяжёлой работе. Наверняка из крестьян, привыкших жить из века в век одним и тем же образом, молча и неохотно принявших внесённые коммунистами изменения.

Коммунисты вообще слишком многое меняли. И слишком коренным образом: повсеместная индустриализация, коллективизация и насильственное насаждение русского языка вряд ли могли вызвать энтузиазм на присоединённых территориях. В Рейхе действовали осторожнее, неудивительно, что немцев поддерживали почти все, кроме разве что совсем оголтелых фанатиков.
— И как тебе в «Роланде»? — Тарас уже выпил и отставил в сторону флягу, а сидеть молча Людвигу совсем не хотелось. Тем более, в процессе разговора можно было почерпнуть полезную информацию. — Давно с нами?

Даже интересно было послушать, что расскажет ему украинец. Из-за советской власти ли подался в помощники Рейху, или корни лежат где-то глубже, в австро-венгерском прошлом карпатских земель. Сам Тарас выглядел почти ровесником Людвига и вряд ли помнил Первую войну, но, возможно, его семья и раньше поддерживала немцев, что могло говорить только в его пользу.

***

Обычно Тарас не очень легко сходился с людьми, но почему-то именно сейчас ему захотелось просто сидеть и рассказывать так внезапно встретившемуся на его пути немцу… да что угодно. О себе, своей семье, спрашивать о военной службе, о далёкой Германии. Под крышей тесной землянки было как-то по-домашнему уютно и спокойно, несмотря на то, что совсем рядом таилась смерть.

— Выведу, как не вывести, — кивнул он на просьбу Людвига. — Надеюсь, эти чёртовы выродки уже убрались. А если и нет, ничего страшного — я тебя такими тропами проведу, каких им никогда не заметить. А в «Роланде» я не так давно, с месяц, — Тарас немного смутился. — Поначалу в «Нахтигаль» хотел, больно уж слово красивое, да и значит: соловей. «Соловейко» по-нашему.
— Тоже красиво, — заметил Людвиг.

Тарас улыбнулся и ещё отхлебнул из фляжки. Водки оставалось пару глотков, но он уже предвкушал, как доведёт немца до своих, а когда тот вылечится, пригласит к себе домой — вот там-то Людвиг сможет оценить, что значит настоящая карпатская самогонка, да и вино из терна не хуже, а уж домашняя еда…
— Знаешь, я ведь не хотел идти воевать, — доверительно сказал галичанин Людвигу, тщательно подбирая немецкие слова. — Но когда время такое, приходится… нельзя оставаться в стороне. Вам там, наверное, и невдомёк, что у нас творится.
— Мы знаем, — коротко ответил Людвиг. — Поэтому мы и здесь.
Тарас внимательно посмотрел на него, а потом обречённо махнул рукой.
— Не знаете. Нельзя этого знать за тысячами километров, понимаешь? Мы, украинцы, ведь вроде как единый народ, а в Первую Мировую воевали друг против друга. Я с детства не мог понять: то ли земля у нас настолько хороша, что каждый себе норовить урвать шматок…
— Что?
— Забыл, как это по-немецки. Кусок, да, кусок! То ли люди такие благодушные да мягкие: гостей к себе приглашаем с радостью, но пропускаем тот момент, когда они начинают хозяйничать у нас дома.
— Так странно, — вдруг сказал Людвиг, внимательно слушая Тараса.
— Что именно? — не понял тот.
— Мне кажется, именно этих качеств и не хватает нам, — признался Людвиг. — Если бы это объединить, получился бы идеальный народ.

Тарас невесело усмехнулся, перебрасывая флягу из руки в руку, когда Людвиг неожиданно тронул его за плечо.
— Мы здесь именно затем, чтобы помочь вам, — сказал он. — Освободить, понимаешь?
— Да, — Тарас посмотрел куда-то в тёмный угол крыивки. — Только мне хотелось бы, чтобы наши земли вообще не нужно было бы освобождать. Воля — всё, что нам нужно, я даже переводить на немецкий тебе не буду, нет в нём слова, что так бы звучало. Воля. Разве мы многого хотим?
Людвиг молчал.
Украинец вдруг помотал головой, а взгляд голубых глаз заметно повеселел.
— А вообще, я коммунистов не боюсь, — сообщил он. — Мы с тобой в чаще леса, куда они вряд ли дойдут, а вот чугайстера здесь точно можно встретить!
Людвиг попытался повторить странное слово, но у него не вышло. Тарас заразительно рассмеялся.
— Учили вас в Германии умные люди, а про главных обитателей Карпат и не рассказали? Ну так слушай, — Тарас уселся поудобнее, опираясь на прохладную земляную стену. — Ростом он высок, как молодая смерека. Ходит по лесам в белых одеждах, и не может его убить ни зверь, ни человек. Хорошим работникам он помогает, предупреждает о волках, охотится на мавок…
— На ко…?
— А ну цыть! Не перебивай! — Тарас приложил палец к губам Людвига, даже не подумав о странности такого жеста. — Но опасен он тем, что любит танцевать.
— И с мужчинами?
— А то! А танцует он, точно вихрь: запоёт, закружит, пока не выбьется человек из сил и не упадёт замертво со стоптанными в кровь ногами.
Тарас закончил рассказ, допил оставшиеся капли горилки и расхохотался, глядя, как внимательно смотрит на него Людвиг, будто бы намеревается тотчас встать и пойти поинтересоваться у командования, отчего им не рассказали о высоких существах в белом, которые танцуют в карпатских лесах.
— Вот ты и о ране думать забыл, — довольно сказал Тарас и осторожно коснулся больной руки немца, а потом вдруг резко прижался губами к его губам, сухим и горячим.

***

О ране Людвиг и правда забыл, а лёгкого прикосновения к руке почти не заметил. Не то потому, что сделала своё дело чудодейственная карпатская мазь, не то потому, что почти сразу за прикосновением к руке Тарас резко наклонился вперёд, накрывая его губы своими.

Людвиг хотел было спросить, для чего и зачем, но успел только приоткрыть рот. И, чёрт подери, пропал. Мягкие и прохладные губы ещё сильнее прижались к его собственным, успокаивая, избавляя от жара и слабости. В поцелуе чувствовался запах трав, лесной свежести и обжигающей горилки, от него кружилась голова, уходила боль и путались мысли. Он не был первым, определённый опыт у Людвига имелся, но, тем не менее, разительно отличался от предыдущих. Возможно, потому что раньше его никогда не целовали мужчины, возможно, потому, что никогда прежде это не происходило так скоро, спонтанно: без долгих взглядов, осторожных прикосновений, немого вопроса в глазах: «Хочешь?».

Он пропустил тот момент, когда сам перехватил инициативу, когда его язык проник в чужой рот, а здоровая рука — под белую вышитую рубашку с оторванной полосой внизу, прикасаясь к горячему телу. Когда позже он с сожалением отстранился, вдыхая сырой воздух, то на секунду невольно опустил взгляд, стараясь не смотреть в глаза Тарасу, не зная, что он увидит и чего боится больше: немого укора? Требования продолжения? Людвиг смотрел на губы, которые только что целовал, уже чуть припухшие, влажные, и подался вперёд, на этот раз сам целуя первым.

Он прижимал к себе Тараса, проводил по спине рукой, то гладя, то сжимая так сильно, что, наверное, на светлой коже оставались красноватые полосы.
В прохладе укрытия стало жарко: от выпитой горилки, от нехватки воздуха, от раны. Но ещё больше от прикосновений, от ощущения чужого тепла и чужого тела совсем близко. Они уже сидели не просто рядом, а почти сплетаясь в одно целое, соприкасаясь всем, кроме раненой руки Людвига, о которой он вскоре вновь позабыл.

Прикосновения были лёгкими, лишёнными какого бы то ни было напора, но от этого не менее дразнящими и возбуждающими. На мгновение Людвиг убрал руку со спины Тараса, чтобы устроиться у стены поудобнее, но тому хватило времени стянуть рубашку и придвинуться к Людвигу ещё ближе, уже не нависать над ним, а сидеть сверху, плотно прижимаясь бёдрами.
Ткань брюк, раньше казавшаяся плотной и прочной, теперь почти не чувствовалась, как и не могла скрыть возникшего возбуждения. Их члены соприкасались при каждом движении, даря одновременно волну удовольствия и разочарования. Хотелось ещё более близкого, более откровенного. Тело требовало полной отдачи, остаток разума, напротив, — остановиться, пока не поздно, пока ещё не пройдена точка невозврата. Пока всё было можно списать на опьянение, жар, лихорадку, нестандартную ситуацию, но не на желание. Не на осознанный выбор.

Тарас слегка приподнялся, провёл рукой по возбуждённому члену Людвига через ткань и, проворно расправившись с завязками, стянул с него брюки вместе с бельём. Мюллер сдался, он уже не мог, да и не хотел думать, что будет потом: в борьбе с телом разум позорно капитулировал. Здоровой рукой Людвиг неумело расправился с брюками украинца, освобождая член. Осторожно провёл рукой вдоль ствола, оттягивая крайнюю плоть, точно так же осторожно провёл в обратном направлении, пытаясь найти нужный ритм. Рука Тараса точно также двигалась вдоль его члена: сперва почти незаметно, совсем нежно, потом быстрее и сильнее сжимая у основания.

Людвиг прикрыл глаза и облизал пересохшие губы, сосредоточившись на собственных ощущениях, стараясь одновременно получить и доставить удовольствие. И когда Тарас неожиданно убрал руку с его члена, испытал жгучее разочарование: ему было хорошо, но мало, и хотелось ещё. Открыв глаза, он увидел, что украинец снова положил руку на основание его члена, удерживая тот в удобном для себя положении и насаживаясь сверху. Очень медленно, очень осторожно, сжимая губы, чуть прикусив нижнюю, украинец тоже хотел большего и был готов большее дать.

Людвиг чувствовал, как медленно, сантиметр за сантиметром, сперва головка, а затем и весь член входит в узкий и горячий проход, как сжимаются вокруг него мышцы. Он с трудом мог двигаться, лишённый возможности опираться на раненую руку, и мог только продолжать движения здоровой. Сжимать член у основания, проводить ладонью по всей длине ствола, чуть надавить пальцами на головку. Снова назад. Снова сжать. Провести. Надавить. Подстраиваясь под чужие движения. Так же быстро, так же сильно.

Движения в одном ритме, с одинаковой частотой и силой, напоминали причудливый танец. Наверное, вроде того, что танцует в карпатских лесах со случайно встреченными путниками чугайстер. Может, забредший в заброшенную землянку украинец в длинной белой рубашке сам и был хранителем здешних лесов и, встретив чужака, заставил танцевать с собой . Завертел. Закружил, словно вихрь: по своим правилам, долго-долго, на сколько лишь хватит терпения. До самого конца.

Долго Людвиг продержаться не смог, все ощущения смешались, он не чувствовал ничего, кроме головокружащего ритма, и очнулся только когда кончил, впрочем горячая жидкость выплеснулась ему в ладонь почти сразу же — единый ритм и здесь не подвёл. Бешеный танец закончился.

***
На обратном пути они едва ли перебросились парой слов, которые и не требовались. Людвиг шёл уверенно, и Тарасу не приходилось его поддерживать, разве что ободряющей улыбкой, которая обескураживала немца. В этом парне было что-то нездешнее, неземное, беспрерывно ускользающее.
Через пару часов блужданий они остановились на опушке леса — расположение батальона уже виднелось с горы.

Людвиг сделал пару шагов вниз по склону, но, обернувшись, заметил, что Тарас с места не двинулся.
— Ты не идёшь? — спросил Людвиг, немного нахмурившись.
Тарас покачал головой.
— Я обещал довести тебя к своим, и я довёл. Только сразу иди в лазарет, хорошо?
— Но...
— У меня есть незаконченные дела, — он снова улыбнулся своей странной улыбкой и вдруг добавил. — Просто помни, что здесь тебе всегда рады.

***
Когда хирург — седой строгий баварец — снял повязку, он не смог сдержать удивления.
— Кто, вы говорите, вам помог, штурмбанфюрер?
Людвиг в который раз спокойно объяснил.
Врач внимательно глянул на него, пощупал лоб, удостоверившись, что жара нет, вколол обезболивающее и принялся извлекать пулю.

Рана затянулась удивительно быстро: ни воспаления, ни нагноения. О Тарасе Людвиг решил поинтересоваться у местных через несколько дней: повторял рассказы украинца о его семье, подробно описывал внешность, но толку было мало — никто не слышал о светловолосом парне с таким именем и фамилией.

...В «Роланде» Людвиг пробыл недолго, его отозвали домой, в Германию: старый знакомый семьи стал большой шишкой в люфтваффе, звал к себе, а Людвиг с детства грезил самолётами. Ему пришлось повоевать на Восточном фронте, только далеко от Галичины — Сталинград, Курск, Орёл, Харьков, Киев. А потом внезапно — на запад, в бельгийские Арденны, нести «Стражу на Рейне», помогать отчаянным ребятам из лейбштандарта не упустить последний шанс переломить ход войны.

Он практически не вспоминал о Тарасе: слишком ненадёжными, размытыми были эти воспоминания, в которые не верил никто, кроме самого Людвига. Но он точно знал: в укрытии высоких карпатских гор его всегда ждут.

@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское, Паааста!, все побежали, и я побежал

---

Один человек поставил скан моей статьи на аватарку вконтакте. Так приходит слава земная хДД

@темы: рабочее, в режиме твиттера

---

Судя по результатам по отдельным работам, больше всего баллов Хеталии я принесла Кройцбергом, Земляничным чаем и Контрабандой мечты.
Отсюда вывод - людям нужны немцы, юсук и приключения!

@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское, постижение Дао, Паааста!, в режиме твиттера

---

Фанфики на ФБ. ПЛиО

За команду ПЛиО я написала раза в три меньше, чем у меня возникло идей. Но не могу сказать, что огорчена по этому поводу - это хороший стимул воплотить эти идеи просто так, вне ФБ.

1. "Сказка о драконе"
Я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что одного из этих персонажей и знают-то далеко не все, но в "Танце с драконами" меня мало что зацепило, но вот упоминание о том, что Миссандея не отходила от кровати умирающего Квентина - да. Отсюда и родилась эта не-сбывшаяся пара и этот драббл.
Спойлеры к пятой книге (!)
Размер: драббл (600 слов)
Пейринг/Персонажи: Миссандея, Квентин Мартелл
Категория: джен/пре-гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13

— Валар Моргулис, — сказал сир Барристан, впервые приблизившись к постели королевы Дейенерис, где умирал дорнийский принц.
Миссандея много раз повторяла эти слова — с ранних лет привыкла к ним, да и видела вокруг: смертны и вправду все. На Наате, впрочем, было по-другому. Жрецы Бога Гармонии учили, что смерть — часть всеобщего замысла, а поэтому столь же естественна, как жизнь. Наатийцы чаще всего умирали в своих постелях, окруженные любящими детьми и внуками. Жрецы говорили, праведный наатиец видит в своём последнем сне священных бабочек.

Миссандея размышляла, что же видит сейчас принц Мартелл. И видит ли? Его глаза обожжены, как и всё тело, он так далеко от дома, вдруг там, в его маковых снах остался лишь смертоносный огонь?
И Миэрин, как назло, не собирался дарить своим жителям вожделенную прохладу. Он дышал зноем, пах гарью, оставлял на губах горький вкус пепла — как будто драконы Дейенерис превратили его в своё царство и логово.

В королевских покоях было чуть легче дышать, и Миссандея не отходила от принца. Спала девушка рядом, на стуле, ежечасно просыпаясь от любого звука — ждала, вдруг Квентин хоть на секунду придёт в себя.
Вся прислуга боялась вида обгоревшего тела Квентина и запаха горелого мяса. А про Миссандею говорили — мол, не иначе как влюбилась в принца, пока он ещё не решил станцевать с драконами — вот пусть она за ним и ухаживает.
Сама наатийка на это лишь молча пожимала плечами — глупцы. Все должны служить, и она служила. Госпожа, возможно, и погибла, но не Гиздару же теперь прислуживать?

Впервые Квентин издал что-то, похожее на речь, на вторую ночь. Миссандея тут же бросилась к нему, даже дыхание затаила — лишь бы услышать и понять, но где там! Не то «Дорн», не то «Дени», не то «Доран»…
Иногда она смела думать, как бы вела себя на месте Дейенерис Бурерождённой, — возможно, так же, как она, выбрала бы политический брак, надела бы кроличьи уши и приняла свою судьбу. Так странно, что правители, оказывается, были вольны распоряжаться своей судьбой гораздо меньше, чем те, кто им служил.

Миссандея выбрала бы Квентина. Он не обладал влиянием Гиздара, хищной и дерзкой улыбкой Даарио, у него только и было, что желание исполнить свой долг. И светло-карие глаза.
«Нет, королева была права, — думала девушка. — С такими живут в уютном доме, рожают таких же кареглазых детей, умирают в окружении внуков. Как на Наате».
— Де… — снова прохрипел принц, и Миссандея дала ему немного воды. Обычно, когда он ненадолго приходил в сознание, она читала ему. На всех языках, какие знала, — смешные, грустные, весёлые истории. Обычно о море, тугих белых парусах, прохладном ветре, солёной воде. Истории, в которых не было пламени.

На третий день она рассказала ему сказку.
— Однажды жил на свете принц, который больше всего на свете хотел добиться любви прекрасной принцессы. Пришёл он к ней и предложил руку и сердце. Правда, принцесса заявила, что выйдет замуж лишь за того, кто станет повелителем драконов. Принц смело кивнул и засобирался в дорогу — драконов, впрочем, никто тысячу лет уже не видел.
А в то время служанка принцессы влюбилась в принца. Она говорила ему, что драконы — это сказка, привела в королевскую библиотеку, где под обложками старинных фолиантов были легенды и мифы о крылатых ящерах, но ни одного упоминания о встрече с ними. Долго они говорили в библиотеке, и принц влюбился в служанку. Они прожили вместе десять лет, когда в их дом явился странствующий рыцарь, который рассказал, что далеко за морем объявился дракон. Тогда принц посмотрел на свою жену и лишь усмехнулся. «Драконы — это сказка, — сказал он. — Я остаюсь дома».

Квентин спал, и впервые за это время его дыхание было ровным.
— Почему ты не остался дома, принц? — спросила Миссандея и глянула в окно — в Миэрине наконец-то пошёл дождь.
Утро принесло дорнийскому принцу долгожданную смерть и прохладу.

2. "Накануне"
Тут всё очень просто. Я опять же отдавала себе отчёт в том, что с нуля создавать персонажей, о которых в каноне нам известен лишь печальный конец их рода - это риск. Но история Рейнов стала моим личным безумием во всей саге. Я захотела их оживить. Я не могла не.

Размер: 1063 слова
Пейринг/Персонажи: дома Рейнов и Тарбеков, Титос Ланнистер, Тайвин Ланнистер
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: герои песен когда-то тоже были живыми.

Да кто ты такой, вопрошал гордый лорд,
Чтоб я шел к тебе на поклон?
Ты такой же кот, только шерстью желт
И гривой густой наделен.

Ты зовешься львом и с большой горы
Смотришь грозно на всех остальных,
Но если когти твои остры,
То мои не тупее твоих.

О, как он был горд, этот знатный лорд,
Как могуч он был и богат,
Но те дни позади, и о нем лишь дожди
Средь руин его замка скорбят

.


Прослушать или скачать Malukah RainsonfCastamere бесплатно на Простоплеер

Лев
В Кастамере говорят, что лорд Рейн одним ударом кулака может убить человека. Многие практически забыли, что его зовут Ричард, — настолько прижилось грозное прозвище "Красный Лев". И лорд Рейн сполна его оправдывает: косматая грива ярко-рыжих волос, фамильные золотистые глаза, громогласный смех, больше похожий на рык, — именно так он смеётся и сейчас, принимая в гостях Тарбеков.
Несколько поколений подряд в Кастерли-Рок возносят молитвы Семерым, чтобы два огромных паука — Рейны и Тарбеки — наконец сожрали друг друга, а их земли, их сказочно богатые земли стали добычей Ланнистеров. Кажется, несколько раз боги почти услышали молитвы, пока главой дома Рейнов не стал Красный Лев.
Ричард Рейн устраивает турниры, после которых вино льётся рекой, позволяет всем мелким лордам Западных земель охотиться в своих угодьях, щедро одаривает женщин золотыми украшениями...
Титос Ланнистер обречённо машет рукой — что тут поделаешь? Если Красный Лев захочет, на своё золото он купит весь Ланниспорт. И только сын Титоса, Тайвин, хмурит брови.

***

— Семеро свидетели, наконец-то! — Ричард хохочет и поднимает кружку пива. — Всё-таки дожал я тебя, Бертон, старый лис! Или это Эллин постаралась?
Эллин Тарбек, в девичестве Фрей, похожа на серую мышку — хрупкая, с маленькими тёмными глазами и бесцветными волосами. Но эта мышка может перегрызть горло любой кошке. Во время первого бунта Тарбеков её лорда-мужа захватили в плен, и Эллин не осталась в долгу — трое родственников Титоса Ланнистера сидели в подземелье замка Тарбеков, пока лорд Бертон в целости и сохранности не вернулся домой. Эллин Тарбек пьянит чувство превосходства над своим сюзереном, и она верит — на этот раз восстание увенчается успехом. Ведь с ними Рейны.

— Эллин — моя поддержка и опора, — кивает Бертон Тарбек. — Моя душа и моё сердце.
— Э-э, нет, — Красный Лев двумя глотками опустошает кружку и кивает чашнику — ещё. — Говори лучше "моя звезда", тебе с твоим гербом это более пристало. Сердца — наша вотчина.
"Золотые копи, золотые сердца" — девиз Рейнов.
История не сохранила обстоятельств, при которых они взяли его себе, но ни от кого не укрывается простая истина — золотоносные копи стоят прежде сердец.
— А ещё я нисколько не сомневаюсь, — довольно продолжает Ричард, — что уже совсем скоро смогу добавить к нашему девизу слова "золотой век". Богами клянусь, мы стоим на его пороге.

Львица
В Кастамере говорят, что леди Рейн с закрытыми глазами может показать на карте все рудники своих земель. Впрочем, это не потому, что леди Ровена алчна — невозможно желать богатств, когда каждый день по ним ступаешь. Просто ей гораздо больше нравится проводить время за книгами и картами, чем за шитьём. Ричард называет её "моя леди-мейстер" и дарит на каждую годовщину свадьбы исключительно золотое звено мейстерской цепи. Ровена вежливо кивает и целует мужа — тому невдомёк, что это лишь очередное напоминание о том, чего она лишена.
Она делится этим только раз — да и то не с мужем, а с новорожденным сыном, когда тот засыпает у неё на руках.
— Далеко на юге, на берегу залива Шелест, раскинулся город Старомест, — тихо говорит она, будто напевает. — Там на утёсах Боевого острова стоит Высокая башня — Хайтауэр, откуда можно увидеть все земли до Стены, и тень башни разрезает город, точно меч. А в мейстерской Цитадели днём и ночью горит свет, потому что не спят те, кто познаёт истину. И нет в мире места прекрасней.

***

Сейчас леди Ровена слушает мужа и не перечит ему. Она много думает о восстании, но ничего не говорит: Красный Лев — Ричард, а она — лишь серебристый фон грозного герба Рейнов. А ещё леди Ровена никому не признается в том, что сама хочет падения Ланнистеров.

...На том балу в честь праздника урожая в Ланниспорте, бесспорно, она была самой красивой: стройная, с роскошными каштановыми волосами и сияющими карими глазами. Все мужчины — от юнцов до стариков — одаривали её комплиментами; Титос Ланнистер заметил, как хороши ямочки у неё на щеках, как славно она смеётся, точно звенит лесной колокольчик.
— Вот бы мне такую невестку, — сказал он и глянул на своих сыновей. Киван, Тайгет, Герион — все как один не отводили глаз от Ровены. Вот только Тайвин, юный зеленоглазый Тайвин смотрел куда-то в сторону. Ровена проследила за его взглядом — кто-то как раз пригласил на танец Джоанну Ланнистер.

В тот вечер Ровена приняла предложение Красного Льва — что громче всех смеялся и больше всех пил. Он обещал бросить к её ногам всё золото рудников Кастамера.
— Лучше голову Тайвина Ланнистера, — сказала леди Рейн в брачную ночь.

Львёнок
В Кастамере говорят, что единственный сын Красного Льва однажды напишет песню, которую будет петь весь Вестерос — от Дорна до Стены.
Родерик Рейн рождается раньше срока и растёт болезненным мальчиком. От отца он наследует рыжие волосы, но не крепость тела. От матери — карие глаза, но не крепость духа. За книгами Родерик долго не засиживается, тренировки по фехтованию пропускает, сославшись на усталость. Пока однажды в Кастамер не забредает менестрель — не самый лучший, надо сказать, потому что леди Ровена поджимает губы и уходит из обеденного зала как можно быстрее. Лорд Ричард требует "Медведя и Прекрасную деву", после чего преспокойно храпит у камина, и тогда к менестрелю, который, наконец, добрался до еды, подходит Родерик. Он молча забирает лютню и касается струн.
— Научи меня играть, — просит он менестреля, пока тот жадно вгрызается в куриную ножку.

***

Хелена, старшая дочь Тарбеков, улучает момент и тянет за собой Родерика на самую высокую башню замка. Дата их свадьбы не назначена точно, родители говорят просто: "Когда мы победим". Хелена просит Родерика сыграть баллады — одну печальнее другой — и тихонько поглаживает тёплый камень башни, поросший мхом.
— Когда-нибудь обрушатся стены Кастамера, — неожиданно говорит она. — И стены нашего замка тоже. И стены всех замков в Семи Королевствах. Мы в это время будем давно мертвы, и дети наши будут мертвы, и дети наших детей. Что же останется тут — после Тарбеков, Ланнистеров, Рейнов?

Родерик откладывает лютню и смотрит на горизонт — свинцовые тучи сулят дождь.
— Всё и ничего одновременно, — отвечает он. — Легенды. И песни.

3. "Быть братьями Баратеонами"
Когда-то, ещё в ГП-фандоме я написала фик "Быть братьями Блэками". Он вспомнился мне перед ФБ, и название этого фанфика пришло прежде понимания того, что я хочу написать. А понимание последующее было простым - я хочу написать о братьях. Всё логично, не правда ли?)

Размер: 1306 слов
Пейринг/Персонажи: Роберт Баратеон, Станнис Баратеон, Ренли Баратеон
Категория: джен
Жанр: драма, modern-au
Рейтинг: R
Краткое содержание: Война меняет всё. И всех.

«Быть Баратеоном — значит, быть сильным», — так всегда думал Роберт, старший сын Кассаны и Стеффона. Оба родителя происходили из каких-то старинных дербиширских родов, прибывших в Британию ещё во времена Вильгельма Завоевателя, чем чрезвычайно гордились.

Роберт был доволен собой. На аристократические заморочки ему было плевать, разве что порой прихвастнуть перед очередной глупой курицей, прежде чем затащить её в койку. И Роберту легко это удавалось — впрочем, как и всё остальное. Университет он окончил с отличием, хотя был первым прогульщиком и дебоширом и обрюхатил пару-тройку лондонских смазливых продавщиц и машинисток...

А потом грянула война. Старший из братьев Баратеонов решил стать подводником буквально в первые дни мобилизации. Рослый, мускулистый, пышущий здоровьем, в сжатом до предела пространстве субмарины он смотрелся чуть ли не великаном, но в первых же сражениях проявил себя настолько безупречно, что ни у кого больше не возникало вопросов, какого чёрта тут забыл этот могучий черноволосый дербиширец.

В одну спокойную и безоблачную апрельскую ночь в Северной Атлантике подлодка Роберта получила сигнал «SOS» от своей «стальной сестры». Обычно субмарины называли «стальными гробами», но что могли знать сухопутные крысы о морских? Тут подлодки были «сестричками».

Десять миль они пролетели, будто на подводных крыльях, но было уже поздно. Именно тогда Роберт, до этого наслаждавшийся службой, как опасным, но чертовски весёлым приключением, понял, что всё изменилось.

Он знал этих ребят с «HMS Thistle». И не просто знал — лодкой командовал его лучший друг, Эддард Старк — серьёзный сероглазый северянин из Йорка. Роберт много раз слышал, что немецкие подводники любят расстреливать спасшихся британских офицеров, но теперь разговоры стали явью: безжизненными телами в шлюпке, зияющими дырами на месте глаз (среди чёртовых нацистов наверняка попался доморощенный снайпер), кусочками костей черепа, запутавшихся в красных от крови волосах английских моряков...

Роберт помнил, как впервые с детства молился, переворачивая тело Эддарда — нет, Неда, он всегда звал его Недом, — молился, чтобы на его лице не было этих ран, чтобы хотя бы надеяться, что друг погиб от единственного выстрела.
Он бы напился тогда до беспамятства, благо, подводникам всегда поставляли красное вино, но Баратеон должен был быть сильным. Да и война продолжалась.

***

«Быть Баратеоном — значит, быть ответственным», — Станнис решил это для себя ещё в школе, раз и навсегда. Впрочем, Станнис всё решал раз и навсегда, потому что решения принимал взвешенно и обдуманно. Роберт называл его «херовым тугодумом», пока Кассана не слышала, но средний брат не обижался на старшего — спокойно закрывал руками уши и продолжал читать учебник.

После школы Станнис стал учиться на юриста. Он ни за что не признался бы никому в том, что отчаянно жаждал справедливости — если не для себя (в этом он давно разуверился), так для других. Станнис всегда думал, что родители его не любят, поэтому постарался увериться в том, что не любит их. Так было легче, пока после очередного воздушного налёта на Лондон Станнис не вернулся из бомбоубежища домой и не увидел на месте дома в викторианском стиле груду развалин.

Родители приехали к нему, именно к нему: Роберт уже обучался на подводника где-то на севере, Ренли совершал первые учебные полёты на юге. Станнис молча подошёл к полицейским и так же молча стал разбирать завалы. Он нашёл мистера Мандерли — жизнерадостного толстяка упавшая плита сплющила так, что Виман стал похож на тесто, раскатанное по сковороде. Не пощадил старый дом и своего одногодку (как утверждали многие) — Уолдера Фрея. Ниже пояса он превратился в кровавое месиво, а вот лицо скалилось в навеки застывшей ухмылке — присыпанное пылью, оно казалось похожим на египетскую мумию.

Разбирать завалы бросили с рассветом — было много других дел, а бомбардировки и не думали заканчиваться, так что работа эта была бесполезной. Тогда Станнис подумал, что родителям уготовано лежать под огромным курганом, и, может, это лучше, чем видеть, что осталось от красивой синеглазой леди Кассаны и улыбчивого, сильного Стеффона.

На следующий день Станнис добровольцем ушёл в пехоту — чтобы винтовкой, ножом, зубами, руками убивать, раздирать до костей, вдыхать запах крови и пепла. Мстить.

***

«Быть Баратеоном – значит, быть любимым», — у Ренли не было иного мнения на этот счёт. После Станниса Кассана Баратеон долго не могла забеременеть, а супружеская чета отчаянно хотела девочку. Однако, когда родился мальчик, родители не могли нарадоваться на него. Ласковый, смешливый Ренли, казалось, умел обаять всех и каждого и беззастенчиво этим пользовался.

Самый популярный парень в школе, он только успел получить заветный аттестат, когда в Британию пришла война. Родители были категорически против того, чтобы Ренли пошёл на фронт: они так прочили ему будущее дипломата. Но внезапно младший сын проявил поистине баратеоновское упрямство: в одно ясное весеннее утро он просто ушёл из дому, а через месяц прислал письмо с сообщением о том, что проходит обучение в военно-воздушных войсках.

«Вы только представьте: синее небо, сумасшедшая скорость, и я несусь быстрее ветра, принося Англии победу», — писал Ренли в своих коротких письмах. Ещё не видя ни одной битвы, он воспринимал их как сцену, на которой ему суждено было сыграть яркую и запоминающуюся роль.

Война пришла к Ренли в белом конверте, где аккуратным, угловатым почерком Станниса было написано о последней бомбардировке Лондона.

***

…Они встретились в свободном Париже. Станнис и Ренли участвовали в операции освобождения, Роберт как раз был на берегу, оправляясь после ранения.

На условленную встречу в кафе «Ротонда» Ренли запаздывал — он всегда любил появляться последним, как можно более эффектней.

Сначала разговор не клеился: Станнис никогда не был словоохотлив, Роберт, напротив, был странно молчалив, впрочем, легко разговорился после стаканчика виски.

— Как твоя лопоухая подружка, ждёт тебя? – поинтересовался он.

— Ждёт, — бесстрастно ответил Станнис. — Знаешь ли, это очень важно, чтобы тебя хоть кто-нибудь ждал. Можешь этим похвастать?

— Конечно, — махнул рукой Роберт. — Мои любимые младшие братья, разве нет?

Станнис внимательно посмотрел на него: Роберт улыбался, но взгляд тёмно-синих глаз был непривычно серьёзным. Если бы братья могли увидеть себя со стороны, они бы с удивлением отметили, что стали похожи друг на друга больше, чем когда бы то ни было. Казалось, война своей безжалостной рукой стёрла всё наносное, искусственное, сточила грани — и оставила только то, что составляло самую суть братьев — силу, мужество, прямоту…

Теперешний Роберт не счёл слабостью рассказать Станнису о гибели Неда. Теперешний Станнис не счёл слабостью произнести искренние слова сочувствия и купить брату ещё виски.

— Знаешь, чего бы я хотел сразу после войны? — сказал Роберт. — Сходить на охоту. На настоящую английскую охоту — на лису или кабана. Держать ружьё и с дикой радостью понимать, что теперь оружие — только на охоте. И чтобы сырой туман, запах прелых листьев, лесная тишина — всё как полагается.

Станнис позволил себе едва заметно улыбнуться — похоже, только теперь он начинал узнавать брата по-настоящему.

Ренли появился, весело насвистывая «Путь далёкий до Типперери».

— О чём говорим? — тут же поинтересовался он.

Роберт, будто придя в себя после внезапного проявления сентиментальности, тут же нашёлся:

— Я говорил, что не хочу оставаться в Париже. Может, сойду на берег, отправлюсь воевать в Германию. Помнишь, сто лет назад мы путешествовали с родителями по Саксонии, и там была та блондинка с большими сиськами?

— Серсея фон Ланнистер?

— А то! — хохотнул Роберт. — Я бы трахнул её, как бы я её трахнул! Потом, конечно, прирезал бы немецкую сучку, но сначала…

Ренли надкусил персик, который вертел в руках:

— А я — её брата, — мечтательно произнёс он.

Роберт сплюнул.

— Даже война тебя не изменила, Рен?

— Напротив, Роберт! Знаешь, кто презентовал мне этот персик? Молоденький французский офицер — говорит, мон шер ами, вы, англичане, фруктов наверняка сто лет не ели. Невероятный красавец, к слову! Зовут Лорас…

— Нам неинтересно, Ренли.

Младший Баратеон подмигнул среднему:

— Станнис, дорогой, не суди строго. Ты старше, но тебе ещё столько предстоит узнать…

***

Станнису предстояло узнать, что Роберт, конечно, не сошёл на берег. Верный морю, он отправился на очередную охоту на немецкие субмарины, и на охоте же погиб. Торпеда, выпущенная из чрева «U-85»*, превратила подлодку брата в крошево из стали и трупов.

Станнису предстояло узнать, что буквально в последние дни войны грудь Ренли проткнула ножом какая-то женщина из… красных. Он будет пытаться узнать, почему красноармейка так поступила с союзником, и услышит множество предположений, одно другого нелепей. Гибель Ренли так и останется тёмной и неясной историей.

Но пока Станнис просто молчаливо пил виски с братьями в кафе на изящном, старинном Монмартре, а измученный войной Париж забывался беспокойным сном.
Путь до Типперери был ещё очень долог.



*«U-85» — субмарина, погубившая Роберта, выбрана неслучайно. Достаточно посмотреть на эмблему, которая действительно была на её рубке. (static.diary.ru/userdir/2/9/5/9/2959732/7935845...)

@темы: личное безумие, фикопейсательское, кригсмарине, все побежали, и я побежал, битва за железячный трон

---

26.10.2013 в 22:36

Пишет  agua-tofana:

Конкурс авторских и переводных фанфиков на Хогнете

Внимание, авторы, которым вернули паспорта на ФБ!)))

Администрация HogwartsNet объявляет индивидуальный мультифандомный конкурс авторских и переводных фанфиков
"По секрету с того света"!

Давайте напишем про то, как любимый (или не очень) герой выжил вопреки всем канонам.
Или про то, как он умер, а после выкарабкался из лап смерти.
Или про то, как гибель одного из персонажей оказалась слишком ТАИНСТВЕННОЙ.
Главное - помочь уползти вытащить героя с того света, а уж какими способами это сделать - решать автору.


Приходите участвовать!

@темы: фикопейсательское

---

Фанфики на ФБ. Хеталия. Ч.1

Я от всей души постараюсь вас не утомлять огромным количеством постов со своими фиками с ФБ, но их всё же будет три, уж простите)

За команду Хеталии, ч.1 (4 драббла и 3 мини)

Название: Однажды в Кройцберге
Размер: драббл, 789 слов
Пейринг/Персонажи: Германия, Пруссия
Категория: джен
Жанр: повседневность, human-AU
Рейтинг: PG-13
Примечания: 1. Кройцберг – один из самых старых районов Берлина. После раздела Германии оказался на территории ГДР в непосредственной близости от Стены. Вышки с часовыми и близость Берлинской стены отпугивали жителей, в результате чего стоимость жилья здесь упала. Это привлекло турецких эмигрантов, хиппи, панков и разных маргиналов.
2. Эрих Хоннекер – с 1971 по 1989 - руководитель ГДР.

Кройцберг засыпал лишь с рассветом. Завсегдатаи его забегаловок прекрасно это знали, в том и была вся прелесть. Можно было отпахать день на грёбаной работе, вернуться домой, поиметь подружку, уткнуться в телевизор, а после, завершив все эти важные дела, отправиться в любимый бар.
Гилберт предпочитал «Эльф». За каким чёртом он назывался «Одиннадцать», никто не знал. Байльшмидт всем рассказывал, что это его личная норма – после одиннадцати кружек пора домой. Впрочем, приятели сваливали пораньше – на «ахт» или даже «зибэн».
Незнакомца в тот вечер их компания приметила сразу – он выделялся не только неуместным дорогим костюмом, но и взглядом. Нет, испуганным он не был – скорее, настороженным. Как будто посетитель готов был в любой момент занять оборонительную позицию.
Он присел за барную стойку и попросил пинту тёмного. Гилберт был к тому времени уже на «ахт», и его приятели стали расходиться. Только прикончив очередное пиво, Байльшмидт обнаружил, что пропали его деньги. Он смачно выругался – не иначе, как чёртов венгр спёр! Этот наглый мудак недавно приехал в ГДР и вечно жаловался, что денег не хватает. Конечно, он! Они же все там цыгане, чего от них ждать?!
Гилберт почесал в затылке и глянул исподлобья на белобрысого незнакомца. Что ж, мускулы у него внушительные, но по виду – типичный чиновничий рохля, может и сработать. Как не сработать, когда за дело взялся великолепный Байльшмидт.
Он подошёл к барной стойке и резко хлопнул рохлю по плечу со словами:
– Агент Штази Байльшмидт, ваше имя!
Надо отдать честь незнакомцу – он даже не поперхнулся пивом, только едва заметно вздрогнул и негромко произнёс:
– Людвиг Вернер. Я покажу вам свою визу в Восточный Берлин после того, как вы покажете мне свои документы.
Гил приуныл. Из документов у него было только «Удостоверение кружка любителей классической музыки», которое он ещё год назад спёр у соседа Эдельштайна, просто ради хохмы. Это явно не годилось. Необходимо было менять тактику.
Поэтому Байльшмидт, недолго думая, сгрёб Людвига в объятия.
– Брат! – радостно сообщил он.
Людвиг снова не поперхнулся – вопросительно поднял брови.
– Ну так как же! – не унимался Гилберт. – Нас разлучили в детстве. Тогда Стены ещё не было, и наша мать взяла меня с собой в зоопарк. Мне так понравились слоны, что мы задержались там до позднего вечера, заночевали у знакомых, а утром видим – Стена, чтоб её! Но ты мой брат, гляди, как мы похожи! И пиво выставь, а?
Людвиг мог бы сказать многое. Во-первых, что зоопарк находился в Западном Берлине, поэтому топографические способности гипотетической матери были весьма сомнительны. А во-вторых, только слепой не заметит, что между внушительным голубоглазым парнем и жилистым субтильным альбиносом мало чего общего.
Но он промолчал. Ситуация была глупой и даже фарсовой, но Людвиг всегда хотел, чтобы у него был старший брат. Пусть даже такой… неординарный.
Гилберт говорил. Забыл свои тупые истории и шуточки, потому что впервые тут, в сердце панкующего, гашишного, развязного Кройцберга, он встретил человека, который не был частью этого сумасшествия и с интересом слушал. О том, как на завод, где работал Гилберт, недавно приезжали американцы. Как добились этого – одному Хоннекеру известно.
– И один такой хрен вихрастый, в очках, все дела, подходит ко мне – а я в курилке торчал – и шепчет на ухо доверительно: «Если тебе тут плохо, я могу помочь. Я хочу героически помогать несчастным жителям ГДР!». Несчастным! – Гилберт фыркнул. – Вот если ты пойдёшь к Садыку в кебаб и не заплатишь – вот тогда будешь несчастным.
Рассказал и о том, как в двенадцать лет проиграл какой-то дурацкий спор однокласснику Эдельштайну («вот всегда говорил, что еврей он!»), и пришлось дефилировать по Александерплац в трусах из пионерского галстука.
В бар то и дело вваливались всё новые посетители – настоящий цвет Кройцберга – хиппи, панки, просто алкоголики, «богемные» художники («Йохан, ну налей два по сто, завтра будут деньги, я обещаю! Да, картину новую продам, ты видел? Она гениальна!»).
Странно, но среди этих безумцев Людвиг не чувствовал себя лишним. Как будто и вправду был роднёй альбиноса с дикими историями – вот и приняли его за своего, коль брат Гилберта.
Из бара они вышли на рассвете. Стайками из других заведений вываливались кройцбергцы. Молча шли домой – чего прощаться, завтра снова увидят те же лица.
Гилберт закурил, чуть ёжась от утренней октябрьской прохлады, и впервые за вечер серьёзно поинтересовался у Вернера:
– А как там… у вас?
Людвиг пожал плечами. Подумал о своей четырёхкомнатной квартире в Шарлоттенбурге, о должности начальника крупной компании, о степенных конных прогулках по выходным в компании рыжеволосой итальянки из хорошей семьи… Вдохнул холодный воздух безумного Кройцберга и улыбнулся:
– Так же, как и у вас, – ответил он и тоже затянулся сигаретой. – Только пиво дороже.

Название: Доверься
Размер: драббл, 703 слова
Пейринг/Персонажи: Бельгия/Швейцария, Лихтенштейн
Категория: гет
Жанр: романтика
Рейтинг: G

– Научи меня стрелять, – Бельгия стоит, сложив руки на груди, и Ваш в первую секунду даже теряется от такой бесцеремонности. Мало того, что она заявилась едва ли не с рассветом, можно же было предварительно позвонить. Это позволило бы Цвингли с ледяной вежливостью отказаться и первым повесить трубку. Захлопнуть дверь перед носом Мишель гораздо сложнее.
– Ты не умеешь, что ли? – ворчит Ваш.
И правда – все они в войнах участвовали, все оружием владеют. Кому-то больше по нраву сабля или меч, кто-то в восторге от автомата или револьвера. Даже идиот Романо любит вспоминать былые времена и заявлять, что лучше яда оружия нет. И как этот болван мог ужиться с Чезаре Борджиа?
– Умею, но хочу лучше, – отвечает Мишель. Ваш стоит, упираясь рукой в дверной косяк, и бельгийка легко подныривает под руку швейцарца, проходя в дом.
Ваш немеет от такой наглости, но обстановку разряжает сестра. Лихтенштейн входит в гостиную, выполняет ежеутренний ритуал, раскрывая настежь окна, и приветливо улыбается Мишель.
– Кофе? – предлагает Лихтенштейн.
Ваш сдаётся под двойным натиском, потому что Лили щебечет что-то вроде: «Конечно, брат научит, доверься ему. Он и меня учил, он лучше всех умеет стрелять, правда, Мишель?»
Бельгия кивает, пряча улыбку за белоснежной фарфоровой чашкой.

– Вот так, а ноги на ширине плеч, правую немного вперёд выставь, – на стрельбище Ваш как будто оживает. Он перестаёт хмуриться и стоять так, будто палку проглотил. Мишель впервые в жизни замечает, как его серьёзные зелёные глаза искрятся от радости: тут его вотчина. Его королевство.
Засмотревшись, она, конечно, промахивается.
Цвингли сводит брови.
– Зачем ты выбрала арбалет? – интересуется он. – Это оружие тебе не подходит.
– Я сама решу, – Мишель заряжает следующий болт и прицеливается.
– Чёрт, осторожно! – Ваш поспешно накрывает её руку своей и переставляет ладонь бельгийки в правильное положение. – Так бы тебе тетивой пальцы срезало, ненормальная! Давай покажу.
Он исправляет её стойку, положение рук – чётко и уверенно, отработанными до автоматизма движениями. Мишель близко, и её волосы, как и алая лента, пахнут цветами, будто среди летнего поля расцвёл мак. Ваш поспешно отстраняется – этого не должно быть тут, где оружие, стрелы и пули, почему она вообще пришла сюда – испанец тоже стреляет неплохо, а уж Людвиг – и подавно.
Здесь не место для маков.

Ему остаётся только удивляться, когда через месяц упорных тренировок Мишель показывает отменные результаты. В Берне как раз проходят уличные гуляния, на центральной площади раскинулась ярмарка с традиционными тирами.
В одном из них за непрозрачным алым полотнищем стоит человек с яблоком на голове – так, что над полотнищем видно лишь яблоко.
Хозяин тира «Вильгельм» стреляет из лука, каждый раз сбивая яблоко – толпа аплодирует.
После очередного выстрела Мишель подходит к хозяину тира, что-то шепчет ему на ухо, и тот выносит ей арбалет.
Ваш делает шаг к бельгийке:
– Ты с ума сошла, тебе рано ещё...
– Доверься мне, – говорит она, и только тогда Цвингли замечает, что рядом нет Лили.
Арбалетный болт пронзает яблоко, и Мишель отчего-то хохочет так, что Вашу больше всего хочется её задушить. Он спешит за бьющуюся на ветру алую ширму и видит там... стремянку, с которой покатилось яблоко с болтом в сердцевине.
Лили появляется откуда-то справа – в её руках три стакана пунша.

Бельгия вновь приходит на полигон – теперь сама, Ваш молча наблюдает из окна. Каждый раз, когда Мишель заканчивает тренировку, она стучится в его комнату, но Цвингли не открывает. Лили мышкой снуёт по дому, не поднимая глаз на бельгийку.
Однажды Мишель приходит невероятно злая после ссоры с братом. Попав поочерёдно в «шестёрку», «пятёрку» и «двойку», она сердито бросает арбалет и смотрит на окна старшего Цвингли. В полдень они занавешены плотными тёмными шторами.
Бельгийка вбегает в дом, одним движением срывает лёгкое пальто и поднимается по лестнице.
Полная решимости, если понадобится, выбить чёртову дверь, Мишель стучит по ней кулаком и понимает, что она не заперта.
На дворе апрельское солнце серебрит шапки Альп, а Ваш сидит в кресле у камина. Ничего не говоря, бельгийка распахивает шторы, открывает окно – что за упрямый и угрюмый тип этот Цвингли!
Ей хочется взять – и повернуть его чёртову башку к себе – я же видела, видела, какими могут быть твои глаза. Живыми.
Ваш пытается что-то сказать, но Мишель качает головой и уверенно расстёгивает пуговицы на его рубашке.
– Доверься мне, – шепчет она.

Название: Ставка
Размер: драббл, 582 слова
Пейринг/Персонажи: Англия, Томас Кромвель
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: G

– Значит, это ты, – Англия высокомерно глянул на почтительно склонившего голову мужчину. Однако когда тот выпрямился, Кёркленд заметил – во взгляде пришедшего не было ни подобострастия, ни страха – лишь уважение.
– Я.
Коротко и ясно, всё верно. Как можно обратиться к тому, кто воплощает собой весь этот благословенный остров? Любого «милорд» будет мало. А он умён, этот выскочка из грязи.
Артур поднялся, отставив бокал с вином. Франциск прислал. Его тёзка-щенок на троне в очередной раз решил примириться с «братом Генрихом», вот и посылал лучшие вина, какие-то дурацкие шелка. И девчонка Болейн тоже ведь появилась при дворе Генри после того, как вдоволь насытилась парижским. Чему там её научил французский змей, одному чёрту ведомо.
Начинать разговор издалека Кёркленд никогда не умел, да и много чести для сына кузнеца, пусть и сделавшего себе имя и положение в высшем обществе. Впрочем, это Артур скорее приветствовал – сильные личности, родившиеся на его земле, свидетельствовали о силе самой земли.
– Ты всячески помогаешь Генриху в его деле о разводе с Екатериной. Я бы не советовал тебе этого делать.
– Я служу королю.
– Прежде всего ты служишь мне! – отрезал Артур, снова хватаясь за бокал. – Я слышал о тебе многое, Кромвель: простолюдин, наглец, хитрец, мудрец, сам дьявол во плоти. Но все сходятся в одном: ты умён, Томас, очень умён. Поэтому ты должен понимать – мальчишка-Генрих просто хочет играть с новой игрушкой. Пусть играет – вскоре она надоест ему, как и все предыдущие. Идти ради этого на конфронтацию с Римом – слишком высокая цена.
Кромвель усмехнулся про себя. Было так странно слышать от этого зеленоглазого паренька с соломенной шевелюрой, как он называет зрелого короля «мальчишкой». Что ж, так может говорить лишь тот, кому жалована вечность.
В отличие от Артура, Томас умел начинать издалека – натренировался на адвокатской должности.
– Я несколько лет жил в Италии и имел честь познакомиться с братьями Варгас.
Англия фыркнул.
– Признаться, эти двое меня тоже не впечатлили, – заметил Кромвель. – Тем я более удивлён, что вы боитесь идти с ними, как вам угодно было сказать, на конфронтацию.
– Чёрт подери, Кромвель, я не боюсь этих слабаков! Я ничего не боюсь, и они мне не указ, но для всей Европы указ – наместник всевышнего на земле. По нелепой случайности этот смертный сидит в Риме – вот и всё.
– Когда же это вы были «всей Европой»? – сам Кромвель стоял с безразличным видом, но его умные серые глаза улыбались. – Вы – не они, и, может, пришло время доказать это в первую очередь наместнику всевышнего на земле?
– Я не приму ересь, – поморщился Кёркленд.
– Святые угодники, кто же заставляет вас принимать ересь? – Кромвель подошёл ближе и жестом указал на окно. – Взгляните, там – ваши владения, главные владения – моря. Пристало ли вам, обладающему морями, а значит – всем миром – быть таким, как все? На этой земле может быть своя религия, только английская. И мы с Его Величеством рады помочь вам в этом.
Артур прищурился.
– А Анна Болейн?
– Она – самое простое средство для достижения этой цели. К тому же, - Кромвель искренне улыбнулся, – Похоже, Его Величество в самом деле её любит.
Англия забарабанил пальцами по столешнице и вдруг сказал с лукавыми видом:
– Говорят, она – ведьма.
– Вас это смущает?
– Что ты, – Артур наполнил французским вином ещё один бокал и предложил Томасу. – Познакомь меня с ней.
Кромвель кивнул.
– Не боишься, что тебя станут ненавидеть и проклинать веками? – поинтересовался Кёркленд.
Кромвель отпил вина и пожал плечами.
– Конечно нет. Я ведь не буду жить вечно.
Англия усмехнулся. Он сделал ставку на ведьму Болейн и дьявола Кромвеля.
И ему это чертовски нравилось.

Название: Крысолов
Размер: драббл, 507 слов
Пейринг/Персонажи: Австрия, Россия
Категория: джен
Жанр: мистика, хоррор
Рейтинг: R
Примечание/Предупреждения: Родя-тиран. Правда.

Кто там в плаще явился пёстром,
Сверля прохожих взглядом острым,
На странной дудочке свистя?..
Господь, спаси моё дитя!

Старинная немецкая баллада

Он появляется на окраинах Гаммельна ранним утром – в воздухе ещё чувствуется прохлада, которая лишь днём сменяется тёплым апрельским солнцем.
Гаммельнцы, точно грызуны, опасливо выглядывающие из нор, осторожно распахивают ставни фахверковых домов. Их лица одинаково серы и землисты – война сделала их похожими друг на друга, словно кто-то вылепил их из глины и вдохнул подобие жизни. Незнакомец выделяется среди жителей, словно яркий василёк, проросший на выжженной стерне поля – у него ярко-фиолетовый плащ, а такого же цвета глаза безумно поблёскивают за стёклами очков.
Его сопровождает молчаливый русоволосый мужчина, который одну за другой раскуривает папиросы. В отличие от первого незнакомца, он одет в военную форму, а его шея обмотана светлым шарфом.
На главной площади Гаммельна, у сломанного фонтана, они присаживаются на каменную лавку.
– Уверен, что хочешь сделать это сам? – спрашивает Иван.
Родерих пожимает плечами и достаёт из-под полы плаща узкий лакированный футляр.
– Ты помог освободиться мне, теперь пришло время моего удара.
– Даже Наталья считает, что ты помешался, – замечает Брагинский.
– Наталья всегда была проницательна. Но это просто моя месть, Иван, моя месть. Твоё дело – добить немецких братьев физически, моё – лишить их души.
Эдельштайн открывает футляр – на тёмно-красном, точно венозная кровь, бархате, лежит изящная флейта. Австриец легко запрыгивает на бортик фонтана и подносит флейту к губам.
И тогда изо всех дворов, домов, подворотен, высыпают дети. Худые, как скелеты, в серых лохмотьях, они тянут руки к Родериху, словно цветы, которые оборачиваются в сторону солнца. Он хорошо знает, что им нужно: в начале войны немцы жаждали победы и славы, в конце войны они хотят мира и еды. Эти дети, как и другие, просто хотят есть.
А Родерих хочет мести.
Людвиг втянул его в это: то, что он называл аншлюсом, союзом, воссоединением родственников, стало тюрьмой. Родерих осознал это в один холодный февральский день, когда обнаружил, что не может больше играть – пальцы не слушались, струны на скрипке рвались, осталась только флейта, которую невесть как вытащил из венских развалин пришедший Иван. Только она послушалась Австрию и подарила ему могущество, которого он не знал даже во времена своей великой империи.
– Я дам вам еды, я дам вам мир, – говорит Родерих, прерывая первую мелодию, и начиная играть другую.
… Крысы и эсэсовцы – в одинаковой серой шкуре – пытаются бежать из города, но улочки Гаммельна узки, а бегущих слишком много, чтобы покинуть его быстро. В каждом переулке их встречают гаммельнские дети, хватают цепкими исхудалыми ручонками тёплые мохнатые крысиные тельца, с хрустом переламывают животным шеи. Белокурые Эльзы, Гансы, Магды, Йоахимы, Гретели выдирают друг у друга желанную добычу, впиваются в неё мелкими молочными зубами.
Они сыты. Впервые с сорок третьего они по-настоящему сыты.
Эдельштайн спрыгивает с фонтана и делает приглашающий жест, показывая на горизонт.
– Я уведу вас туда, где будет ещё лучше, – говорит он. – В красивый большой город Берлин.
Шестилетняя Гретхен широко распахивает небесно-голубые глаза.
– Там будет ещё больше еды?
Родерих кивает, аккуратно берёт её на руки и кружевным платком стирает кровь с губ девочки.
– Не только, милая. Там, наконец, будет мир.
Дети Гаммельна выходят из города под полуденным солнцем весны сорок пятого.

Название: Бетховенский фриз
Размер: мини, 1057 слов
Персонажи: Ф., Р.
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: G
Краткое содержание: Записки доктора Ф. о посетителе Р.

Эти небольшие записки – мои воспоминания о двух встречах (я не могу применить тут обычное врачебное слово "приём", потому что всё тогда было необычно), которые произошли со мной, когда я только стал практиковать в Вене. Я до сих пор не решил, стоит ли их публиковать, не думаю, что они представляют ценность для моих последователей, но они представляют огромную ценность для меня.
Сознавая свою любовь к многословию, я постараюсь изложить всё как можно более коротко, но так, чтобы точно запечатлеть на бумаге те разговоры, которые я вёл с посетителем Р.

Сеанс первый. «Тоска по счастью».
Вена конца столетия представляла собой диковинную смесь аристократов, всё ещё помнящих зенит империи, и маргиналов, всем своим существованием предрекающих её закат. Это было время свободных художников, декадентов-кокаинистов и, конечно же, учёных, всеми клетками мозга пытавшихся впитать прогресс, который шёл по Европе шагами сказочного великана.
На кого походил пришедший в тот день? В том-то и дело, что ни на кого, в нём, казалось, было понемножку от всех, кто варился в гигантском венском котле.

Когда мы познакомились и немного поговорили на обыденные темы (он мастерски поддерживал светский разговор, ничем не выказывая своего нетерпения), я первым задал вопрос:
– Что конкретно привело вас ко мне, герр?
Он прямо посмотрел на меня и мягко, будто ребёнку, ответил:
– Я решил поставить эксперимент.
Не могу сказать, что не удивился, но так мне стало даже интереснее, ведь эксперименты - моя вотчина.
– Какой же именно? – решил подыграть я.
– Видите ли, – он снял перчатки и аккуратно положил их на столик. - В последнее время в моей семье назревают... большие проблемы. Конечно, я решу их сам, как всегда, но мне стало любопытно, применимы ли обычные методы для необычных, – он на миг замешкался, - людей. А о вас говорит вся Вена.

Эксперимент экспериментом, но я предпочёл действовать с Р. как с обычным пациентом, и попросил рассказать о его детстве.
Он как-то странно усмехнулся, но рассказал. Рос без родителей, но родственников вокруг было довольно много. Очень любил играть в войну (что ж, какой мальчишка этого не любит?), но ему частенько попадало от более драчливых соседских сорванцов. Вырос, остепенился, женился, живёт в огромном доме.
– Что же не так в вашей семье? – поинтересовался я и тут же поправил себя. – Хотя давайте вы просто назовёте первые ассоциации, которые приходят вам в голову при слове "семья".
– Климт, – тут же ответил Р.
– Почему?
– Вы видели картины Климта, доктор?
– Конечно, – я кивнул.
– Когда смотришь на них издалека, они кажутся покрытыми золотом. А подойдёшь ближе и видишь – точь-в-точь как лоскутное одеяло.

Мы помолчали. Я предложил Р. сигару, он отказался:
– Я любил курить после игры на рояле, но в один прекрасный день понял, что играю слишком часто, а следовательно, курю слишком много.
Я тут же ухватился за этот факт.
– Сигара, герр, это известный фаллический символ. Для вас занятия музыкой сродни занятию любовью?
Он посмотрел на меня с неподдельным интересом.
– Я понял, почему о вас говорит вся Вена. Мой город любит... пикантные вопросы.
Были бы у меня усы, я бы деликатно в них усмехнулся.
Р. тем временем продолжил:
– Не думаю, что всё дело в этом, доктор. Я всегда любил музыку, в конце концов, я - австриец. Учился играть на многих инструментах, но рояль оказался мне ближе всего. На нём великолепно звучит любой ритм, а ведь наша жизнь - это и есть ритм.
– Вот в этом и дело, – я стряхнул пепел с сигары. – Вы сами только что обнаружили корень проблемы. Сейчас я вам всё объясню.

Сеанс второй. «Враждебные силы».
Вена гудела, точно растревоженный улей. Политика и дипломатия стали занимать умы всех – даже тех, кто обычно думал только о том, насколько белоснежны его манжеты и не вышли ли из моды золотые запонки. Я тогда как раз вернулся из Берлина, где навещал старого университетского приятеля. В Германии были точно такие же настроения, газеты пестрели заголовками о грядущей войне, но, признаться, я был далёк от всего этого – внутреннее занимало меня во всех смыслах более, чем внешнее.

Он пришёл рано утром, я только-только открыл кабинет. Прошло больше десяти лет, а Р. выглядел так, будто мы распрощались вчера.
Мы побеседовали, как старые знакомые, после чего я задал так волновавший меня вопрос:
– Как вы теперь себя чувствуете?
– Как «Бетховенский фриз», – ответил он.
Наверняка ему нравился Климт – он уже второй раз сравнивал что-то с его картинами, только теперь был более конкретен.
– Объясните?
– Конечно, доктор. Это очень большая фреска, фактически – переложение на полотно Девятой симфонии Людвига.
Я ничего не сказал, но про себя отметил, что он назвал Бетховена по имени - как старого знакомого.

– Так вот, – продолжил он и внезапно попросил сигару. – В прошлый раз я был «Тоской по счастью» – на этом фрагменте фриза изображён красивый рыцарь в сверкающих доспехах. Вы спрашивали о детстве и юности, и я рассказал вам. Я был таким рыцарем. А сейчас меня ждут «Враждебные силы», доктор. На этой части фрески – Тифон, болезни, смерть, безумие и тоска всего человечества. Грядет война, доктор. Великая война. И мы с семьёй можем оказаться по разную сторону баррикад.
– Вы курите, – невпопад сказал я. Он чем-то пугал меня, этот изящно одетый молодой человек, каких, казалось бы, тысячи в Вене.
– На войне всё равно закурю, так какая разница? – он пожал плечами.

Наконец, придя в себя, я ухватился за его последнюю фразу о семье.
– Вы сказали, что вам, вероятно, придётся сражаться против ваших родных. Мне казалось, много лет назад мы выяснили этот вопрос.
Р. улыбнулся. У него и улыбка оказалась странной – словно бы мудрой и снисходительной одновременно. Он был младше меня, но вёл себя так, как будто в отцы мне годился.

– Я помню, помню, – кивнул он. – По вашей теории моя любовь к игре на рояле – суть отражение моего стремления к власти и главенству. Ритм – жизнь, и я хочу её контролировать, поэтому и не даю некоторым своим... родственникам той свободы, которую они хотят. Видите, я хорошо всё запомнил. Вы думаете, что я пришёл снова просить совета? – он опустил окурок в пепельницу. – Нет, на самом деле мне захотелось перед войной встретиться с одним из величайших сыновей моей страны. Тешу гордость, доктор, только и всего.

Мне безумно хотелось задержать его, но он уже поднялся с кресла. Обернулся Р. лишь в дверях и снова улыбнулся своей странной улыбкой:
– Что касается музыки, доктор, то запомните: иногда рояль – это просто рояль.

З. Фрейд «Бетховенский фриз. Записки 1913-1918 гг.»

Название: Земляничный чай навсегда
Размер: мини, 1125 слов
Пейринг/Персонажи:: Англия, Америка
Категория: джен, пре-слэш
Жанр: общий, human-au
Рейтинг: РG-13
Краткое содержание: не доверяйте парням из Алабамы и идеям Альфреда Ф. Джонса
Примечание/Предупреждения: Автор знает, что "Strawberry Fields Forever" была написана через несколько лет после выступления Битлз на шоу Салливана.

Нью-Йорк, 1964 год
Это чудовище ввалилось в бар, как к себе домой – нагло и бесцеремонно. Белозубо улыбнулось бармену, щёлкнуло пальцами – «лучшего виски!» – и водрузило свою чёртову задницу на соседний с Артуром стул.
Тот недовольно поморщился, всем своим видом показывая, сколь нежелательно это соседство.
«Только бы не заговорил», – подумал Артур и чуть не застонал, услышав:
– Хэй, закурить не будет?
Артур молча достал пачку сигарет и протянул соседу. Типичный янки – светловолосый, голубоглазый, как с рекламных плакатов, чтоб его.
– О, у нас таких нет, – янки отобрал пачку и покрутил её в руках. – Ты из Англии привёз?
– Оттуда, – нехотя протянул Артур, и американец раскусил его с одного слова.
– Ха, да ты сам англичанин! Какими судьбами в лучшем городе Земли? Кстати, я – Альфред Джонс.
Руку янки Артур пожал, сделал милость. И даже представился. Вот только с лучшим городом не согласился.
– Что ты лучшим называешь? – вскинув бровь, поинтересовался он. – Вот этот муравейник?
– Пффф! – беззлобно фыркнул американец. – Конечно, после британской деревни тут неуютно.
– Ты это Лондон называешь деревней? – осведомился Артур, стараясь сохранять спокойствие. – Я вообще-то оттуда.
– Ты ещё про Шерлока Холмса, Биг-Бен и Её Величество расскажи, – Альфред глотал виски, как воду, тут же заказывая ещё. И не пьянел, зараза! – Думаешь, я с англичанами никогда не общался? Они все говорят одно и то же, только и разницы, что в степени придурочного акцента.
Не дав Кёркленду достойно ответить на этот выпад, и даже не понимая, кажется, что оскорбил его, янки весело хлопнул англичанина по плечу и доверительно сообщил:
– Кому нужен Лондон, когда у вас есть Ливерпуль?! Вот там бы я забурился в «Пещеру»!
Кёркленд самодовольно ухмыльнулся, как будто сам был владельцем «Пещеры»:
– Битлов любишь?
Альфред аж поперхнулся.
– Чувак, ты точно из деревни. Хоббит из Шира, что ли?! Кто ж их не любит?!
Оттягивая момент триумфа, Артур произнёс кодовую фразу:
– Пол или Джон?
– Джон, – уверенно ответил янки, и Артур милостиво улыбнулся – хоть что-то хорошее есть в этом придурке, теперь – триумф.
– Только у нас могла родиться такая группа.
– Ага, и поэтому они поскорее свалили с вашего острова, чтобы дать концерт в великой Америке. Ты хоть их слышал вживую, англичанин?
– Можно подумать, ты слышал, – буркнул Артур, уже изрядно захмелевший.
Янки торжествующе вскочил, так стремительно, что даже прядка его чёлки подпрыгнула.
– Альфред Ф. Джонс не живёт прошлым и настоящим, Кёркленд. Альфред Ф. Джонс смотрит в будущее.
– И что там, похмелье?
Американец расхохотался.
– Вообще–то посещение шоу Салливана, но одно другому не мешает.
Артур едва не вскочил так же стремительно, как янки, но вовремя вспомнил о том, что он должен блюсти марку. Ну, или его просто зашатало бы.
– У тебя есть билеты?!
– У меня есть идея! – постучал себе по лбу Альфред. – Это ценнее.
***

До дома Альфреда они не доехали – заснули прямо в «Импале» американца под ворчание Артура о том, что заокеанские болваны не должны ездить на таких тачках.
Проснувшись, Альфред напялил очки, глянул на время и заорал:
– Твою мать, мы опаздываем!
– Куда? – пробормотал зевающий Артур.
– Сейчас я тебе всё расскажу, – Альфред вдавил педаль газа.
– И зубы не почистим?
Янки покрутил пальцем у виска, правой рукой продолжая удерживать руль.
– В общем, слушай, есть у меня друг, у которого есть знакомый, у которого есть приятель из Алабамы.
– Чертовски интересно.
Альфред проигнорировал ехидный тон британца и продолжил:
– В общем, этот приятель из Алабамы продаёт лучшую в стране марихуану, да ещё по дешёвке – потому что кузен его шурина шериф в их городке, ну и глаза закрывает на гектары травки, понимаешь?
Артур прикрыл глаза и снова открыл их, полагая, что этого хватит для «да», потому что о родственных связях неизвестных алабамцев он знать ничего не хотел.
– Как это поможет нам попасть на шоу? – выудил он рациональное зерно из воодушевляющей речи Джонса.
– А я не сказал? – удивился тот. – Троюродный брат того шерифа живёт в Нью–Йорке, работает охранником и сегодня он дежурит у чёрного входа здания, где снимается шоу Эда!
– Я так и не понял, при чём тут марихуана.
– А я снова не сказал? – Альфред поправил очки. – Мать права, мне надо меньше гамбургеров лопать, она недавно прочитала, что от них люди тупеют. Правда, это написала газетёнка, шеф которой владеет сетью забегаловок «Весёлая картошка», так что веры этому мало.
Артур заскрежетал зубами.
– Ну так вот, – продолжил Джонс. – Этот охранник – наш парень, травку покурить весьма непрочь, вот мы ему её и подгоним, а он нас пропустит.
– Это точно? – схема в похмельной голове Артура так и не нарисовалась, но суть он уловил.
– Доверься мне, – подмигнул американец, и Кёркленд улыбнулся. Город был мерзким, виски – дорогим, болван за рулём – болванистым, но его ждали Битлы. Это стоило практически всего.
***

На условленный стук выглянул веснушчатый мужчина в форме.
– Давайте, – просто сказал он, и Альфред протянул ему бумажный пакет, довольно ухмыляясь. Охранник развернул бумагу и побледнел от злости со всеми своими веснушками.
– Мать вашу, вы издеваетесь, придурки?! – он сунул пакет обратно Альфреду и потянулся за пристегнутой к ремню резиновой дубинкой.
Артур осторожно заглянул в пакет, принюхался и быстро потащил Джонса за собой.
– Сматываемся! – рявкнул он.
***

Отдышаться они смогли лишь на крыше – высокий Альфред легко запрыгнул на пожарную лестницу и помог залезть Артуру. Низенький охранник долго и безуспешно прыгал, пока не вспомнил, что ему надо вернуться на пост – не то вылетит с работы, как пробка.
Альфред обескураженно смотрел на разорванный пакет и то и дело поправлял очки.
– Ч–чай? – повторил он.
Артур кивнул.
– Ты уверен?
– Понюхай! – фыркнул англичанин. – Может, вы тут в чае не разбираетесь, а может, это лучшая травка Алабамы так пахнет, где уж мне, хоббиту из Шира, знать?
У Альфреда, казалось, даже прядка грустно опала. Он внезапно показался Кёркленду мальчишкой не старше двенадцати. У Артура дома был брат Питер такого возраста.
– Ладно, – он взъерошил американцу волосы. – Забей, Альфред. Зато тут красиво, да?
Джонс отложил пакет, кивнул и криво улыбнулся.
– Жаль, Битлы не выступают на крыше.
– Это точно, – согласился Артур и вдруг заметил:
– А чай-то земляничный. Может, его покурим?
– Думаешь, Джон так и написал свои «Земляничные поля»? – захохотал Альфред. К нему явно вернулось всегдашнее оптимистичное расположение духа, и Артур с удивлением осознал, что ему нравится находиться рядом с этим смеющимся придурком. Было легко и ничуть не грустно, несмотря на то, что Битлов снова придётся крутить на виниле.
Они раскурили чай и разлеглись на крыше. Альфред фальшиво насвистывал «Вечер трудного дня», когда Кёркленд что-то услышал.
– Тссс, – зашипел он на американца. – Слышишь?
Голос Леннона они бы узнали из миллиона. Артур пнул Альфреда, и тот откатился с решётки, оказавшейся вентиляционным отверстием.
– Чёрт подери, я слышу их! – завопил Джонс и прильнул ухом к отверстию. Артур тут же последовал его примеру.
Пахло земляничным дымом, а снизу глухо доносилось «Let me take you down…».

Название: Пять мужчин, которые по-своему любили Ольгу
Размер: мини, 1614 слов
Пейринг/Персонажи: Турция/Украина, Польша/Украина, Австрия/Украина, Америка/Украина, Россия/Украина
Категория: гет
Жанр: общий/romance
Рейтинг: R
Краткое содержание: см. название.

Efendisi
Тогда она ещё была слабой, слабой – и прекрасной. Опасное сочетание для страны, которая тут же становится лакомым кусочком для более сильных соседей. Ольга не была глупа, что бы ни думали многие, поэтому, когда в одно раннее, ещё по-зимнему морозное мартовское утро, в её дом ворвался Садык, она покорилась и позволила увезти себя в Стамбул.
«Это пока», – думала Ольга. «Нужно уметь выжидать».
К тому же сначала Аднан показался не таким жестоким дикарём, как о нём опасливо говорили православные, и украинка даже немного приободрилась, жалела только, что из маленьких потайных окошек гарема практически не виден Стамбул – бывший священный Константинополь был очень красив, а залив Золотой Рог казался сверкающим ожерельем из сапфиров.
Но буквально через несколько дней Садык начал требовать называть себя еfendisi – «властелин». Днём говорить это было легче, гораздо сложнее – душными южными ночами, когда он медленно снимал с Ольги изысканные шёлковые одежды – нежно, так что ткань легко соскальзывала с её плеч, груди, которую он тут же покрывал поцелуями, спускаясь всё ниже, пока из губ Ольги не вырывался тихий стон. Тогда осман довольно усмехался, легко толкал девушку на кровать, переворачивал вниз лицом и говорил: «Называй меня еfendisi».
Но увидеть настоящую восточную ярость Ольге довелось позже – когда она, моясь в хамаме, тихонько напевала протяжные украинские песни. Служанка тут же донесла главному евнуху, тот – Садыку, и Ольгу немедленно привязали к фалаке.
На сей раз ей удалось сдержать и стоны, и крики, и слёзы – с каждым обжигающим ударом по босым стопам она только сильнее сжимала зубы. Когда на разгоряченный полуденным солнцем песок закапали первые капли крови, розги со свистом вспарывали нежную кожу, буквально сдирая её полосками; когда удары стали казаться полосованием ножом, в голове Ольги билась лишь одна мысль: «Однажды я отомщу. А если не я, то родится кто-то сильнее. Кто-то отомстит за меня. Отомстит…»
Одна из наложниц – девушка из Кафы – тайком принесла Ольге заживляющую мазь. Украинка сердечно поблагодарила, помазала горевшие огнём ступни и забылась беспокойным сном.
В это же утро, за тысячу километров от Стамбула, татары совершили набег на маленький городок Рогатин и среди прочих захватили в плен тоненькую рыжеволосую девочку по имени Настя Лисовская.

Янгол
– А я як візьму, та як вхоплю його за чуба, кажу: «Та що ж ти, бісова дитина, виробляєш? То нашого Хмеля на тебе нема, сучий йолоп!»
Казаки захохотали, похлопывая себя по бокам, и одобрительно покивали сотенному – его истории всегда были незатейливы, но чертовски смешны. Смеялась и Ольга, попыхивая люлькой, – на Сечи табак курили все, и, ох и добрый был тот табак!
Запорожцы сразу поверили, что она – непростой человек. Сечевой поп, отец Феодосий, долго и пристально смотрел на неё, а потом сказал веское: «Не бреше. Хрест святий, не бреше, браття».
Да и как она могла врать, разве допустили бы на Сечь бабу? И когда приходил к запорожцам новый, безусый юнец, косился на Ольгу и тихо спрашивал, что тут делает женщина, ему так же негромко отвечали: «Мовчи, бовдур. То не баба, то… Украйна наша, допетрив? Та не дивись, як Вій, волею клянуся – правда».
Именно казаки – простые, грубые, бывшие подневольные батраки – сделали Ольгу сильной. Она изменилась: взгляд голубых глаз стал цепким и холодным, сабля в руке – быстрой и горячей. Она больше не боялась ни Садыка, ни чёрта, ни боли, лишь неволи. Поэтому когда к ней пришёл Хмельницкий и сказал, что намерен собирать войско и поднимать восстание против Польши, Ольга лишь хищно улыбнулась – давно этого ждала.
Феликс Лукашевич, безусловно, любил Украину, но, как и Садык, превосходство он любил больше. Его насилие не было по-восточному жестоким, как у османа, он предпочитал действовать иначе: увеличивать налоги, позволять шляхте всё больше вольностей, обращать жителей в католичество.
И было время, когда Ольга сама тянулась к красивому зеленоглазому Феликсу, было время, когда они сражались бок о бок, и перья на гусарском облачении поляка трепетали на ветру так, что в ярком свете солнца он казался ангелом. Ольга так и шептала ему, когда они любили друг друга сразу после битвы, ещё пахнувшие потом и кровью: «Янгол, мій янгол».
Всё могло бы быть по-другому, но Феликс всегда выбирал власть, а Ольга – свободу.
… Сталь со свистом разрезала воздух и рассекла грудь польского гусара – кровь тут же пропитала красный мундир, отчего его цвет стал казаться ещё насыщеннее. Где-то позади сабля Богдана так резко снесла голову ещё одному «крылатому», что на миг даже здесь, в гуще битвы, Ольге как будто послышалось хлюпанье крови.
Лукашевич рассвирепел и резко пришпорил коня – чёртова украинская голытьба убивала цвет его войска, но конь вдруг упал, как подкошенный, и Феликс, чертыхаясь, пытался выпутаться из стремян. Ноги разъезжались в мокрой грязи: целый день под Жёлтыми Водами лил дождь, превратив землю в настоящее болото.
Ольга убрала саблю в ножны и достала мушкет. Феликс стоял перед ней, перепачканный в грязи и крови, а его гусарские крылья были сломаны и казались вывернутыми из суставов костями. Украинка спокойно прицелилась – загнанных лошадей и павших ангелов пристреливают, не правда ли?

Der Erzieher
У Родериха был неплохой опыт в воспитании девчонок со сложным характером, будь они хоть трижды воинственные страны. Поэтому, когда перед ним предстала Ольга: в шароварах, штопаной вышиванке, растрёпанная и с люлькой в зубах, он даже глазом не моргнул. Её западные земли, а именно – живописная, гористая Галичина – были теперь под его властью, но австриец не стал употреблять это слово, зная, как Ольга славилась своим болезненным свободолюбием. Так что он предпочитал говорить «протекция».
Родериху нравилась эта девочка, уже успевшая испытать так много и заявить о своей силе на всю Европу. Он позволял ей вести богослужения на украинском, но ненавязчиво учил немецкому; с удовольствием слушал восторженные рассказы о безумии боевого гопака и показывал фигуры вальса. А ещё он поощрял её пение – впервые услышав, как Ольга тихонько напевает какую-то колыбельную, австриец сел за рояль и с ходу подобрал музыку под неторопливую мелодию. Именно тогда она впервые посмотрела на него с восхищением.
А ещё он был первым, кто научил Ольгу, что занятия любовью тоже могут быть… искусством. Обманчиво покорная с Садыком, воинственно страстная с Феликсом, с Родерихом она превращалась в робкого ребёнка, не понимая, зачем нужна этому спокойному красивому австрийцу.
Искренне и живо он рассмеялся за время их связи только раз, когда Ольга, решив перебороть стыдливость, набралась смелости и провела пальцами по его губам, сказав, что хотела бы взять крем для самых воздушных венских пирожных и слизать его с тела Родериха, и…
Эдельштайн вдруг захохотал, на миг став похожим на задиристого мальчишку, каким был когда-то:
– Ольга, вы мне нравитесь такой, какая есть, поэтому не старайтесь стать «Венерой в мехах», хорошо? Хотя идея мне, определённо, по вкусу, только давайте договоримся, – его глаза весело блеснули за стёклами очков. – Что это не будет торт «Захер».

Youthful
Впервые Ольга обратилась к нему, когда была в растерянном, каком-то даже разобранном состоянии. Она знала, что референдум о независимости ещё ничего не значит, ей жизненно важно было признание другими государствами, и не какими-нибудь, а самыми влиятельными.
Альфред, поведенный на идее независимости в принципе, отреагировал молниеносно и едва ли не задушил украинку в объятиях.
– Конечно! – воскликнул он. – И Мэттью тоже признает, уж будь спокойна. Прямо сегодня – вот мы Брагинского уделаем!
Ольга привыкла, что никто из них, стран, в здравом уме не станет делать добрые, на её взгляд, дела, не попросив что-то взамен. Но Альфреду, казалось, ничего не нужно было, он таскал украинку по Вашингтону, что-то рассказывал, живо жестикулируя, угощал колой и беспрестанно улыбался своей белозубой улыбкой.
Поэтому, когда в отеле он сказал: «Ну ладно, мне пора, завтра встретимся», она не отпустила его. Стремительно расстегнула клетчатую рубашку, лёгким движением избавилась от своего платья, а дальше – и от белья. Посмеялась про себя, почувствовав, как часто задышал Альфред, когда она прижалась к нему обнажённой грудью – Ольга поняла теперь Родериха, она могла стать для этого юного янки тем, кем был австриец для неё.
С тех пор они встречались много раз, что позволило Беларуси презрительно бросать в адрес Украины:
– Шлюха. Нашла, перед кем раздвигать ноги. Забыла, сколько лет он был нашим врагом?!
Ольга не забыла. Более того – она прекрасно понимала, что слова Натальи не лишены смысла. Но Альфред умел любую свою политическую игру вести настолько ярко и вдохновенно, что в какой-то момент Украине казалось, будто он искренне верит в то, что все его поступки – добро. Более того, с ним, таким юным по сравнению с европейцами, Ольга вспоминала саму себя во время расцвета Киевской Руси: простоволосую смешливую девочку, больше всего любившую брата, сестру, свою землю и песни – бесконечные, как степь.

Брат
Патроны кончились, оставался короткий нож – слабая защита против спрыгнувшего в окоп немца. Но помощи ждать было неоткуда, за спиной Ольги были только обезображенные трупы, месиво, точно из мясорубки – прямое попадание снаряда за несколько минут до того, как украинка прибежала им на помощь. Нацист с начищенным до блеска «Вальтером» приближался к ней неспешно, немного недоумевая, как хрупкая девушка смогла уцелеть там, где остальным оторвало конечности и размозжило головы, а то и вообще оставило от человека лишь кровавое пятно.
Похоже, немец намеревался что-то сказать, но не успел: кто-то обхватил его за шею и резко провернул. Противно хрустнули позвонки, и тело солдата повалилось наземь.
– Где тебя носит? – практически флегматично поинтересовался Иван. – Олька, никогда так больше не делай.
Она, всхлипнув, кинулась к брату и прижалась к нему.
– Я думала, ты далеко…
Иван улыбнулся и погладил её по русым волосам.
– Ну как такое может быть, Оля? Ты же знаешь, я всегда рядом.
… Почему-то именно эту сцену Ольга вспомнила сейчас, стоя на Красной площади, где проходил парад в честь шестьдесят пятой годовщины победы – её с президентом в Москву пригласил Иван.
Вдруг брат наклонился к Ольге и шепнул:
– А помнишь, как в сорок пятом мы оставили Жукова принимать парад, а сами ушли на Воробьёвы Горы?
– Помню, конечно, – улыбнулась Украина. – Ты сказал тогда, что любишь сражаться, но терпеть не можешь церемониалы.
– Пойдём и сейчас, а?
Ольга бросила взгляд на обоих президентов – на их лицах застыло заученно-торжественное выражение. Они ни черта не знали о той войне.
– А пойдём! – сказала она.
Россия улыбнулся, взял сестру за руку и повёл прочь от площади.
Ольга щурилась на яркое майское солнце. Свою ладонь из руки Ивана она не отнимала.

@темы: фикопейсательское, Паааста!, все побежали, и я побежал, аниме-последний проигранный бой, йа кромвеллистко

---

Конечно, я рада, что Нико Ди Анджело оказался в итоге геем. Но Перси-то натурал

@темы: рыжая в книжной лавке, в режиме твиттера

---

Деанон

Ёпта!

Срывание покровов, рассыпание сердец и выкладывание своих фиков - в ближайшие дни)
Всем хорошего реала на время отключения дайри

запись создана: 26.10.2013 в 01:00

@темы: фэндом - большая деревня, фикопейсательское

---

Upd Начало, остальное - в процессе)

Я позорно капитулировала.
Поспрашивайте меня по этому гребаному флэш-мобу.
"Деяна и..."
С меня 5-10 пунктов по каждому.
Деяна и Н. Винд
1) Винд как-то здорово мне помог, познакомив с чудесным болгарином, благодаря которому я написала статью на 5 тыщ знаков, существенно улучшив своё финансовое положение хД
2) У Винда какая-то потрясающая гиперактивность, поэтому если бы Винд был во вселенной книг Рика Риордана, он бы точно был полубогом.
3) Винд как-то наваял чудный фик, который Деяне в спешном порядке пришлось бето-гаммить на работе перед дедлайном. Деяна отчаянно надеялась, что никто с работы не заметит, что у неё открыт файл с описанием расчленёнки.
4) Винд до сих пор не отдал мне сербский флаг хДД
5) Поэтому с Виндом надо встретиться!
Деяна и корабли
1) Для меня до сих пор является загадкой то, почему я так неистово люблю море и корабли.
2) Я немного верю в реинкарнацию и полагаю, что в прошлой жизни была моряком.
3) У меня никогда не бывает морской болезни даже на самых утлых судёнышках)
4) Моя слабость в любом городе - это порты. Они нравятся мне всем - запахом моря и нефти, криками чаек, тёмной водой, бьющейся в скользкие борта кораблей, даже маргиналами, обитающими там)
5) Я не фанатка парусников, но в них, безусловно, была неизбывная романтика.
6) Так я думала, пока не посмотрела того же "Хорнблауэра"
7) В целом, я редко плачу над книгами. Но я плакала над "Дредноутами" Гришковца. Он умеет чувствовать "злость моряков, которых лишили возможности утонуть" (с) С. Жадан
8) Я предпочитаю подводные корабли надводным - полагаю, все ПЧ знают, как я люблю субмарины.
9) Я не просто знаю практически всех мало-мальски известных немецких подводников Второй Мировой, я в целом неплохо представляю устройство дизельной подлодки и могу проводить по ним экскурсии)
10) Однажды я обязательно отправлюсь в определённую точку широты и долготы, чтобы бросить в воду букет эдельвейсов - там, где затонул мой любимый подводник Йоахим Мор. К слову, личный состав Кригсмарине был оправдан на Нюрнбергском процессе. Немецкие подводники всегда были особой кастой, среди них практически не было рьяных нацистов. Мне кажется, это потому, что теснота субмарины равняет всех.
Деяна и творчество
Dead Admiral Я сижу и... просто не могу собрать себя в кучку от счастья. Кто-то ещё помнит мой оридж! Я буду его писать, буду, ради такого, да и ради себя, потому что оно - моё. Пора бы немного забить на фики. Спасибо тебе!
1) Искренне восхищаюсь людьми, которые умеют творить много и разного. Станкович умеет одно - писАть хД
2) Всё началось с детства, когда я писала и истории вымышленных стран, и опус про героиню-попаданку (кагбе ещё в 90-ые предвосхищая нынешней бум этой беллетристики :lol. Героиня попадала в Париж перед Варфоломеевской ночью и влюблялась в астролога Екатерины Медичи, Рене.
3) Писала Станкович и несколько мэрисьюшек, в частности, по ГП-фандому. Главную Мэри звали Татьяна Новикова, она приехала в Хогвартс из России и фелл ин лав виз Блэк. Правда, после смерти Блэка баба скоренько переметнулась на Барти Крауча-младшего, коего спасала от дементоров
4) Но в целом у Станкович есть дивная черта - умение учиться. После здравой критики и собственного критичного мышления она стала писать гораздо лучше. Среди райтеров разных фандомов я считаю себя не монстром, конечно, но более, чем середнячком. А ГП-фандом стал лучшей "школой жизни")
5) У меня есть одна примета. Если у фанфика сначала придумывается финальная фраза, то он будет удачным.
6) Можно много говорить о моей работе, которая тоже связана с творчеством, но есть отдельный запрос "Деяна и журналистика". Поэтому я просто скажу, хотя знаю, что это несколько пафосно - без возможности писать что-то я не вижу своей жизни.
Деяна и открытия
1) Деяна первоклассно умеет открывать консервные банки ножом
2) Как-то Деяна привезла из Венгрии открывашку для пига в виде мужика в национальной венгерской одежде. Мы с подругой назвали его Ласло и пили втроём
3) Деяна весьма любила тему великих географических открытий в школе.
4) Больше всего любила Магеллана (я правильно написала его фамилию? )
5) Я люблю Америку и безумно рада, что её открыли в своё время
Деяна и Германия
1) Германия слишком велика, неоднозначна и прекрасна, чтобы остаться к ней равнодушной. Меня не миновала чаша сия.
2) Даже не помню, в какой момент это началось, просто я как-то ещё в школе осознала, что немецкий мне даётся лучше английского, и звучит он для меня мелодично, и что-то такое просыпается в душе)
3) Германия - это какой-то сумасшедший сплав немецкого романтизма, бури и натиска, страданий вертера, остановки мгновенья - и одновременно строгости, иерархии, Порядка, и этот коктейль сводит с ума.
4) Интересуясь историей Второй мировой, мне как-то побоку на идеологию - мне просто интересна история. Техника, оружие, форма, личности. Я не чувствую в этом чего-то "персонального", хотя мой город был под оккупацией. Я как Скарлетт, говорю "война закончилась", и она действительно закончилась.
5) В Германии родилась легенда, которая имеет для меня особое значение, потому что выносит мозг очень давно, и с теми интерпретациями, которые я для неё придумала, я уже могу книгу написать. Это история о Гаммельнском Крысолове.
6) Столица Германии - это город моей души. Ну вот правда. Казалось бы, я видела десятки городов красивее его, интереснее, величественнее. Но к нему единственному я не приехала, а вернулась
7) А ещё - в футбол играют 22 человека, а побеждают всё равно немцы (с) Г. Линекер

запись создана: 23.10.2013 в 23:36

@темы: флэш-мобы, все побежали, и я побежал

---

Да!

@темы: рабочее, бугагашенька

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

обожеда.
Кажется, я поняла, за что его люблю. Он двойственный. Как две рыбы, плывущие против и по течению. Как джеки, торгующиеся о продаже родины и едущие первооткрывателями в царство белого безмолвия. Как я.

Мальчик - кривое зеркало. Шут и король истории,
Мрачный безумец с титулом лорда и палача.
Мальчик - смотритель прошлого, в пыльный архив которого
Кровь собирал осколками сломанного меча.

Мальчик - педант и праведник, но с раздвоеньем личности,
Дважды лечился в клиниках - запад vs восток.
Приступ тщеславной гордости, приступ меланхоличности...
Часто просил прощения, только прощать не мог.

Он написал трагедию. Дважды - аншлаг над пропастью.
Смысл менять фамилии, если сюжет один?
Носит клеймо Антихриста, но повторяет "Господи",
Мальчик с красивым именем...
Я его звал Берлин.

(с) Deacon

@темы: личное безумие, немцы, На Берлин